Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)

Коллектив авторов

Спустя много лет, на страницах произведений писательницы найдут отражение дни войны стрелковой дивизии, вместе с которой шла она фронтовыми дорогами. Об этом рассказы и повести Т. А. Курдицкой.

Первая публикация ее рассказа состоялась в 1966 году. А в 1978 году вышла повесть для подростков "Один плюс два".

Много работает писательница над переводами с туркменского языка. В 1980 г. вышла ее книга рассказов о минувшей войне.

ДО ПОБЕДЫ БЫЛ ДОЛГИЙ ГОРЯЧИЙ ГОД

1

Город

жил той особой жизнью военной поры, как жили тогда все города и селения, даже самые маленькие, заброшенные в дальнюю даль и богом позабытые. Невероятно далеким, фантастически невозможным представлялось время, которое в нынешних разговорах именовалось "мирным". Огромной пропастью жизнь была расколота надвое и делилась на "до войны" и "теперь". Там было все светлое: мечты, надежды, ожидания. Здесь — тоже и надежда, и ожидание, но окрашенные в другую краску. И еще здесь были потери. Они больно ранили каждую семью. Но не уныние и растерянность порождали, а наоборот, мобилизовали, сплачивали людей, заставляли их искать локоть друг друга и в этом видеть свою силу.

Время как бы спрессовалось, день — словно единый импульс напряженности и деловитости. Понятие "Надо!" прочно вошло в жизнь, в обиход. И даже если оно не упоминалось в разговоре, каждый, делая свое дело, отдавал себе такой приказ. Надо! Для фронта! Для победы!

Город в далеком тылу тоже считал себя мобилизованным и работал на победу.

Было несколько "болевых точек", которые особенно ощутимо соприкасались с понятием "фронт". Это сборные пункты военкомата и вокзал.

2

Ашхабадский вокзал. Небольшое одноэтажное строение.

Перрон вокзала запружен людьми. Гудки паровозов, лязг вагонов временами врываются в торжественную грозную медь духового оркестра. А когда металлические голоса смолкают, становятся слышны национальные инструменты, преимущественно туркменские мелодии. Сквозь музыку, гомон, вокзальные шумы прорывается чей-то плач, какие-то бессвязные слова мольбы, просьбы…

Немолодая женщина, ухватившись за рукав мужа, причитает:

— Береги себя, прошу! Ради детей! Береги, пожалуйста!

Он пытается оторвать ее от себя, смущенно оглядывается по сторонам, но, заметив, что на них никто не обращает внимания, берет руку женщины и, поглаживая ее, говорит:

— Ну что ты! Люди же кругом. Смотрят. Успокойся.

— Пусть смотрят! — не унимается женщина. — Ты мне не чужой. Увидимся ли?..

— Все будет хорошо. Ну, ну, — успокаивает ее, как ребенка.

Сквозь толпу к ним протискивается широкий в плечах крепкий парень. Он приветственно машет рукой и радостно кричит:

— Васильич! Хорошо,

что успел!

— Здравствуй, Курбан, — приветствует его Васильич. — А я уж думал, не вырвешься, не проводишь меня. Ну да ладно, о деле давай поговорим.

— Мать, ты бы отошла, что ли, в сторонку, нам поговорить надо, — обращается он к женщине.

Та осмотрелась, но отходить было некуда, почти вплотную стояли, передвигались, шумели, плакали, прощались люди. Она вздохнула, да так и осталась, вцепившись в рукав мужа. Тот не стал настаивать, повернулся к парню.

— Слышь, Курбан, ту тетрадку, что тебе дал, прочти обязательно. Сам не поймешь — обратись к инженеру Ишанову. Он парень башковитый, поможет. Слышь?

— Прочту, Иван Васильич, не беспокойтесь.

Что-то не понравилось Васильичу в ответе парня и он заволновался:

— Пять лет собирал! Там все мои наблюдения, и расчеты кое-какие есть. Хотел сам, да вот… другими делами придется теперь заниматься.

Женщина уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала.

— Что ты, старая, что ты! — прикрикнул на нее Иван Васильевич. — Как не совестно! Дай с парнем договорить! Ну, будет тебе, а то в вагон уйду!

Угроза подействовала. Женщина, смешливая, видно, по натуре, подняла голову, улыбнулась сквозь слезы.

— Курбан, прочти и подумай, — продолжал между тем Иван Васильич.

— Сказал же! — пробурчал тот недовольно в ответ.

— Да как ты не понимаешь, дурья башка! Качество стекла можно намного улучшить, если менять режим печи! Понял?! Я пробовал уже — получалось.

— Сделаю, Иван Васильич. И прочту и подумаю. Только кому сейчас наше стекло нужно? Если бы снаряды или танки…

— Э-эх! — сокрушенно вздохнул Васильич. — Да ты что, забыл, какие марки стекла мы вырабатываем? "Сталинит"! А что с тобой говорить! Жалею, что отдал тетрадку тебе, надо было прямо Ишанову отнести! Времени, понимаешь, в обрез было.

Звякнул первый удар станционного колокола. Толпа вздрогнула, пролетел над ней чей-то отчаянный крик, его моментально подхватили и взметнули в небо десятки, сотни голосов — не люди кричали, бушевала стихия, боль земли рвалась наружу человечьими голосами.

— Остаешься в доме за старшего, Мурад! — услышал Иван Васильич за своей спиной. Повернул голову и увидел среднего роста, в засаленной тужурке мужчину. "Из рабочих, видно, — подумал, — сколько теперь рабочих рук отрывается от дела!" А мужчина продолжал наставлять стоявшего рядом с ним мальчика:

— Сестер не обижай, помогай матери.

— Хорошо, отец. Я буду помогать. Возвращайся скорее.

Мать стояла рядом и, закрыв лицо концом головного платка, то ли плакала, то ли молилась. Мальчик взял ее руку и крепко сжал в своей маленькой, чем-то темным и липким вымазанной ладошке. "Ежевикой, — подумал Иван Васильич и невольно улыбнулся, — ежевикой малец забавляется". Была как раз пора ежевики, и ребятишки окраин вовсю лакомились вкусной ягодой, не обращая внимания на многочисленные колючки.