Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог. Том 2. Звуковые фильмы (1930-1957)
Шрифт:
Сульгун вдруг растерялась от этих слов: "лекция", "преподаватель"! А может, это не тот Аширов?..
— Я лучше приду завтра, — пролепетала она и направилась было к выходу. Но тут девушка кого-то позвала:
— Аман Аширович, подойдите сюда на минутку.
Не поднимая глаз, Сульгун почувствовала, как кто-то подошел к ним, поздоровался, сказал:
— Я слушаю вас, Роза.
— Это к вам! — несколько церемонным голосом сказала девушка и быстро отошла от них.
Тогда Сульгун подняла глаза. Перед нею стоял Аман.
—
Девушка смущенно пожала плечами:
— Это просто чудо какое-то. Ведь даже из моих самых близких знакомых никто не знает, что меня перевели из школы в институт.
Аман оказался самым терпеливым на свете учителем. Все свободное время отдавал он Сульгун. Надо сказать, что и она вся отдавалась учебе. Два года пролетели незаметно. А когда Сульгун перешла в седьмой класс вечерней школы, они поженились. Она ездила к матери, уговаривала жить с ними, но мать отказалась:
— Город не для меня, там шумно и грязно. Бывала в Крас-новодске, знаю.
Дочь долго уговаривала ее.
— Ну вот что, — согласилась мать, — как только родится первый внук, приеду. А пока буду жить здесь, где лежит твой отец.
Она поставила свои условия. Но первого внука не дождалась — умерла.
Хоронить её Сульгун поехала вместе с мужем, одну он её не решался отпускать, скоро она должна была родить, а дорога дальняя.
Сквозь слезы Сульгун увидела Рахима и вдруг почувствовала, как трепетно забилось ее сердце. "Господи! — взмолилась она. — Зачем мне это? Ведь я жду ребенка от другого, от любимого, от единственного. И хотя больше она Рахима не видела, все же поняла, что сердце помнит его.
5
Телеграмму ему принесли поздним вечером.
Уже опустились густые ночные тени. Постепенно пустели улицы. Где-то вдали, в парке, играл духовой оркестр.
Жена сообщала, что задержится — тяжело вдруг заболела сестра. Он подумал тогда: не взять ли отпуск и не съездить ли в Мары. Тяжело ей там будет с ребенком и больной сестрой. Замужество сестры было бездетным, и, спустя пять лет после совместной жизни, муж оставил ее. Сестра тяжело переживала свое одиночество, видно, поэтому и болезнь приключилась.
"Завтра напишу заявление, попрошу отпуск!"
Но назавтра принесли повестку из военкомата. А еще через два дня преподаватель Аман Аширов отправился на фронт.
Зычный голос: "По ва-го-на-а-м!" — оторвал молодого человека от его мыслей. Он еще раз окинул взглядом перрон. Но чуда не произошло. Да оно и не могло произойти, жена только сегодня получила телеграмму. Встревожится, бедная, а поделать ничего не сможет. Он так и написал ей: "Оставайся сестры ухожу завтра фронт Аман".
Вдруг на глаза попало знакомое лицо. Да это же соседка — старушка Надя-эдже! Старушка
— Вы не видели… такой высокий, черноволосый. Назар его зовут. Волосы у него такие… Не видели? О господи, да где же его тут найдешь? Людей-то, людей!.. Девушка, такого высокого… Не видела, нет?
Но девушке было не до старухи. Она прощалась и не знала, увидит ли того, с кем думала пройти по жизни рука об руку, кого любила и теперь теряла.
— Не волнуйся, — шептала она. — Все будет хорошо. Я поеду к твоей маме и все ей расскажу.
— Только не ссорьтесь.
— Что ты, она же у тебя добрая, ты говорил.
— Да, добрая.
— Ну вот видишь…
— Ждать будешь?
— Буду, любимый. Ты только береги себя!
— На танцы не ходи!
— Какие тут танцы… в моем-то положении!
— Ну, ну, не плачь!
Старуха наконец протолкалась к вагону, на подножке которого стоял Аман. Аман помахал рукой, чтобы привлечь ее внимание.
— Тетушка, Надя, здравствуйте!
— Аман! — радостно закричала Надя-эдже. — Ты Назара, племянника моего, не видел?
— Где тут увидишь! — Он указал кивком на море голов. — Как ваше здоровье, Надя-эдже?
— Э, что мое здоровье. Вы там поосторожней с пулями всякими да саблями!
— Какие сабли, тетушка! — засмеялся Аман.
— Ну я не знаю, какие, а поберегите себя. Очень нам здесь будет плохо без вас. О жене и мальчике не беспокойся, помогать им будем. Соседи все же мы, а это почти что родные.
Отъезжающие потеснили Амана, и он поднялся в тамбур. А на ступеньки уже поднимался Иван Васильич. Держась за поручни, он осмотрел перрон.
— Господи, людей-то сколько! Ну, прощай, Сонюшка! Прощай и ты, Курбан. Передай ребятам, чтобы бригада не отставала от других. Разобьем фашистов, приеду — спрошу!
— Я сам, наверное, скоро за вами на фронт! — сквозь шум голосов прокричал Курбан.
— Не смей! — поднял руку Васильич. — Завод это тоже фронт! Там сами управимся!
Состав вернулся, заклацал буфером о буфер. Это обычное в будничные дни явление, сегодня уже в третий раз вырвало и понесло слитный единый вздох множества людей.
И полетели с перрона в вагоны, из вагонов в толпу, запрудившую перрон, последние слова, наказы:
— Береги себя, Иван!
— Мурад, помни мой наказ, береги ма-а-ть!
— Возвращайся! Я буду ждать! Буду!
— Я люблю тебя-я!
— Доброй тебе дороги, сыночек!
— Спасибо, тетушка Зулейха, спасибо!
Состав снова дернулся и тихо зарокотал в направлении Чарджоу.
— Доброй тебе дороги, Аман, — шептала тетушка Надя-эдже, утирая концом головного платка скупые старушечьи слезы. — Возвращайтесь живыми, сыны мои!.. Ой, ой! — закричала вдруг она. — Что ж это я, старая! Аман! Чайник… чайник возьми!