Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

ГЕОРГИЙ СУВОРОВ

Георгий Кузьмич Суворов родился 19 апреля 1919 года в селе Абаканском Енисейской губернии (ныне Красноярского края). Его родители, крестьяне-бедняки, рано умерли. После окончания начальной школы Суворов закончил Абаканский педагогический техникум, одновременно преподавал в сельской школе. В 1939 году он поступил в Красноярский педагогический институт, но учиться там ему практически не пришлось, так как осенью 1939 года он был призван в армию, служил в Омске. Там, в омской периодике, и появились его первые стихи. Оттуда он в первые дни войны уехал в действующую армию.

Г. Суворов прошел путь от рядового до командира взвода противотанковых ружей, служил офицером связи, сотрудником дивизионной газеты. После второго ранения и лечения в госпитале весной 1942 года Суворов настоял на том, чтобы его послали на фронт, участвовал в боях по прорыву блокады Ленинграда.

13 февраля 1944 года гвардии лейтенант Георгий Суворов был смертельно ранен при отражении контратаки немецких танков на реке Нарове и 14 (по другим источникам, 13 или 18)

февраля умер. Похоронен около деревни Криуши.

Г. Суворов посмертно награжден мемориальной медалью конкурса им. Н. Островского, проводившегося Союзом писателей СССР и издательством «Молодая гвардия».

389. «Хотя теперь сонеты и не в моде…»

Хотя теперь сонеты и не в моде — Узки, тесны, простора мысли нет, Сентиментальны по своей природе, В четырнадцати строчках сжат поэт… Пусть будет так. Пусть небылицы бродят. На старый кедр пролей ты новый свет, — Поэт, скажи сонетом о походе, И по-иному заблестит сонет. В четырнадцать чеканных светлых строк Вложи времен живую эпопею… И что ни слово, ни строка — рывок. Сонет — снаряд смертельный по врагу, Петля врагу кровавому на шею, Кровь, пламенеющая на снегу. Январь — март 1942? ^{389}

390. «Еще вчера мечтал об институте…»

Еще вчера мечтал об институте, О книгах, о задуманных стихах, Каникулярном будущем маршруте Средь гор хакасских, о ночных кострах; Мечтал о той торжественной минуте, Когда кулан на голубых рогах, Развеяв клочья предрассветной мути, Поднимет из-за гор расцветший мак. Теперь всё прочь… И книги, и цветы: Ты слышишь клич — опасность над страною. Поэт, теперь маршрут изменишь ты, Сменив берданку меткой нарезною, Забудешь дебри, реки и хребты… Сегодня ты боец, готовый к бою. Январь — март 1942? ^{390}

391. Письмо сестре

Я жив-здоров. И что еще сказать! Свистят ветра, бушуют снегопады, И в грудь земли впиваются снаряды, Как бы ее стараясь пронизать. Но снежный вихрь мне не слепит глаза. Смотрю вперед, смотрю через преграды, Туда, туда, где черные громады Гребенчатой дугой подперли небеса. Иду… А сколько, сколько впереди Еще огня, труда и испытаний… Но нет унынья у меня в груди. Иду вперед с надеждой золотой, Что там, за гранью горя и страданий, Мы вновь найдем и счастье, и покой. Январь — март 1942? ^{391}

392. Перед атакой

Сердца на взлете — огненные птицы. Сейчас взметет их гнева алый смерч. Сейчас падет врагу на шею смерть, Сейчас умолкнет зверь тысячелицый. Сердца на взлете. Взор не замутится. Рука — к гранате. И врагу не сметь Поднять голов позеленевших медь. В окопах черных ждут кончины фрицы. Сердца на взлете. Пальцы на цевье. Сейчас за дело кровное свое Пойдут бойцы сквозь мрак и сгустки дыма. Сердца на взлете. Смолкните, враги! Сейчас четырехгранные штыки Над ночью золотой рассвет подымут. Январь — март 1942? ^{392}

393. Подарок

Я — не Отелло, ты — не Дездемона, Своей любви я не предам ножу… Она со мной, и я ее ношу Без пятнышка,

как бархат небосклона. Когда умолкнет бой, настороженно В густой траве прилягу на межу, На твой подарок чистый погляжу, На твой платочек, цвета глаз влюбленных. Я — не Отелло… И, приняв подарок, Измены пятен не ищу на нем, Он предо мной, как сердце, без помарок; Он предо мной неугасимо ярок, Как символ веры, золотым огнем Грудь согревает средь сражений ярых. Январь — март 1942? ^{393}

394. «Средь этих нив я собирал слова…»

Средь этих нив я собирал слова, То пестрые, как вешняя долина, То строгие, как горная вершина, То тихие, как на заре трава. Средь этих тучных нив не раз, не два Я песню направлял в полет орлиный, — И песня, птицей став, неслась былиной Из века в век, прекрасна и жива. Средь этих нив я создал жизнь свою, Подобную сереброкрылой песне, На зависть всем и даже соловью. Средь этих нив я лягу и умру, Чтобы еще звончей, еще чудесней Летела песня утром на ветру. Январь — март 1942? ^{394}

395. «Я снова пьян и юностью богат…»

Н. Тихонову

Я снова пьян и юностью богат. Не оторвать мне губ от пенной «Браги». Я пью огонь, живой огонь отваги. И пробую клинок. Я — вновь солдат. Как широка, как беспредельна даль Моих лесов и рек голубопенных! Любовь к родному дому неизменна, И что пред ней немецких дотов сталь! Не устоит! Под грохот канонад Пускай враги беснуются во мраке. Я выпил настоящей русской браги. Я пьян отвагой, родины солдат. Конец 1942 — начало 1943? ^{395}

396–398. Во имя любви

Нине Емельяновой

1. «Мне кажется, жизни нет места…»

Мне кажется, жизни нет места На поле, изрытом войной. Туманов белесое тесто Плывет над промерзшей Невой. Снегов помутневшая россыпь На скованном льдом берегу. Окопы. Воронки. Заносы. Багрянец крови на снегу. Вверху — грохотание «Илов», А прямо — траншеи зигзаг. Сдержать свое сердце не в силах, К тебе тороплю я свой шаг. Молчать не могу, не умею, — Прочь с губ моих, тяжкий замок!.. Траншея — в траншею. Траншея — В блиндаж. В блиндаже — огонек.

2. «В ночах неуютно-бездонных…»

В ночах неуютно-бездонных, Пусть скажут мне очи твои, Что, сталью терзая влюбленных, Враги не убили любви. Что в мире смертельной тревоги, На трудном, на грозном пути, Где лица приподнято-строги И слово «люблю», как «прости», — Пускай, как веселое солнце Над этой ненастною мглой, Сверкнув, в тишине пронесется Твой трепетный голос живой: «Победа! Люблю! И — победа!..» И вновь я поверю в мечту, Что, тропы к победе разведав, Я встречу твою красоту. Что, жизнью своею рискуя, Тебя, дорогой человек, Назвать, возвратившись, смогу я Возлюбленною навек…