Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

417. «На берегу желтели доски…»

На берегу желтели доски, И в ручейках краснела глина. Река легла светло и плоско, Кусты и небо опрокинув. Она текла и не журчала, В какую сторону — забыла. И синий катер у причала Одной чертою обводила. Корму очерчивая тонко, К бортам прижалась, как лекало. И только темная воронка Из-под руля вдруг выбегала. И мне казалось, что сегодня Так стройно этих струй движенье, Что если бы убрали сходни — Осталось бы их отраженье. 1937 ^{417}

418. Андрей Муравьев

Двенадцать тысяч муравьев Собрали зернышки плодов И много разноцветных игл — Музей

готов. Торчала кочка, а под ней, У догнивающих корней, Сто комнат и двухсветный зал, И там видней — Черники синенький плакат, Суставы муравьиных лат, Коронки челюстей, рога Рядком лежат. И стопки крыльев расписных, И усики клопов лесных, И пряжа тонких паутин Лежат с весны. Мешочки желтых мертвых тлей, И в кубиках вишневый клей, И в колокольчиках пыльца Со всех полей. Но странный есть один предмет, Таких в музее больше нет: Громадный конус, тяжкий вес И странный цвет. Стоит он, круглый, без конца, Как бог, лишившийся лица, И, капли сохранивший вид, Кусок свинца. Здесь не узнают, как он тверд, Какою силой он протерт Сквозь пыль и ветер, ткань и кость И шум аорт. Как червь его безглазый грыз, И в прахе он катился вниз, И тонкий стебелек травы Над ним повис. Его катили через пыль За сотни муравьиных миль. И в поколеньях муравьев Забылась быль Микроскопических минут. Сто поколений проживут, А он, ужасный и простой, Всё тут. Геометрический предмет, Но для него масштабов нет, Как будто в этот мир внесен С других планет. 1938 ^{418}

419. «Мы захотим — поставим брашна…»

Мы захотим — поставим брашна, Друзей, товарищей зовем И выпьем так, что небу страшно, А не хотим — так и не пьем. Мы пляшем так, что стены стонут, И наша пляска всем видна; Народы целые потонут В потоках нашего вина. Мы запоем — весь мир нам тесен, По всей земле тогда гремит, А коль не слышно наших песен, То вся вселенная молчит. Грустили мы — земля страдала И тучи плакали над ней, Мать сыновей не узнавала И реки стали солоней. Считать — не сосчитаем раны, Но вспомним обо всех боях, И не могилы, а курганы Находим мы в своих степях. Май 1939 ^{419}

420. Ласточки в Кронштадте

На базе в амбразурах окон Есть много ласточкиных гнезд. Из глины птицы лепят кокон, — Он крепок, незаметен, прост. Висит он каменным карманом, Неинтересный птичий дом, Открытый ветру и туманам, Как будто шепчет: «Не уйдем. От века мы с природой спорим, Мы не жалеем о былом, Всё будем мы летать над морем, Воды не зацепив крылом. Пожар сраженья нас задушит, Людей внезапная беда, Нам гнезда легкие разрушат — Мы не исчезнем и тогда. Пусть будет жизнь — и труд, и горе, Мы гнезда вылепим опять, Покуда существует море, Здесь будут ласточки летать…» Я понял, что и в наше время Дает природа вещий знак, Что трудовое наше племя Не может уничтожить враг. Пускай вся жизнь мне будет горем, Я не сойду с родной земли. Всю жизнь мы боремся и спорим, Но вьются ласточки над морем И ходят наши корабли. 1940 ^{420}

421. «Границу мы представляем кривой…»

Границу мы представляем кривой, Окрашенной в красный цвет. Кроме того, стоит часовой, — А так ничего интересного нет. За ней синеет такой же лес, Так же стволы дубов черны. Но часовой потерял интерес К предметам чужой страны. Он будет смотреть от куста до куста, Но что ему этот вид! Будет ходить и, если устал, Винтовку к ноге. Стоит. Как будто бы и ничего не грозит — Всё тихо, застыло хоть на сто

лет, Но четыре патрона вошли в магазин, Пятый сидит в стволе. Но если ночью шаги заскрипят, Ворохнется лист или наст — Уверенный выстрел тряхнет приклад, И эхо его отдаст. 1940? ^{421}

422. Устная картинка

Я не ропщу, что вновь пришла бессонница, — Во сне увидеть ничего не хочется. Не стану я подушку перекладывать, Курить впотьмах, вздыхать или ворочаться. Возьму тетрадку, что-нибудь придумаю, — Иных займет. Кому-нибудь приглянется. Со многими делю я одиночество И не боюсь теперь, что ночь протянется. Кому-нибудь и этим я понадоблюсь И помогу в минуту несчастливую. Не брезгайте, когда простой ремесленник Подарит вам работу кропотливую. Не прогоняй меня, мой друг неведомый, Не отвергай простого приношения. Ведь я и для тебя слова придумывал, И для тебя искал я утешения. Мой бедный друг в минуту несчастливую Увидит вдруг мою картинку устную — Простит меня за эту вещь несложную, Простит меня и за улыбку грустную. 30 января 1941 ^{422}

423. Тропинка гномов

Я нашел в лесу следы, Что кончались у воды. Были в том лесу канавы И проточные пруды. У воды желтел песок, Был кустарник невысок. Там нашел я отпечатки Маленьких проворных ног. По песку и по суглинку Кто-то вытоптал тропинку, Кто-то часто здесь ходил, Не задел за паутинку, Веточки не обломил. Кто-то вытянул травинку, Сплел зеленую корзинку И чернику собирал. Кто живет в лесу зеленом, Чья избушка там под кленом — До сих пор я не узнал. Между черными корнями Вижу маленькую дверь, Загороженную пнями, Чтоб не вполз лукавый зверь… 1941 ^{423}

424. «Мы недолго пробыли в Батуми…»

Мы недолго пробыли в Батуми. Я едва запомнил узкий берег, Черно-красный корпус парохода, Лодки темные, как рыбьи спины, Пристани с дрожащими мостками, Близко зеленеющие горы И деревья старого бульвара, Самого прекрасного на свете. В первый раз увидел я всё это, Но как будто вновь сюда вернулся, Узнавал, как будто прожил годы В домике с прохладными сенями. Так же вечерами у кофеен Слышался костяшек треск азартный, Стук подков на улицах мощеных, Окрики усатых водоносов, Плещущие гулкие удары И судейский жестяной свисточек На площадке за стеной акаций. Мы с тобой ходили всюду вместе, Вечно нам друг друга не хватало. Я ли в домино играть садился — Ты в мои заглядывала кости, Если ты записывать садилась — Я твои перебирал тетрадки. Ужинать ходили — занимали Самый дальний столик в ресторане. 1941 ^{424}

425. «Застыли, как при первой встрече…»

Застыли, как при первой встрече. Стоят и не отводят глаз. Вдруг две руки легли на плечи И обняли, как в первый раз. Всё было сказано когда-то. Что добавлять? Прощай, мой друг. И что надежней плеч солдата Для этих задрожавших рук? 1941 ^{425}

426. «Здесь только призрак мой живет…»

Здесь только призрак мой живет. Как человек, он ест и пьет. А если я сюда приду — Он навсегда уйдет. Мне жаль бессонных вечеров Над столбиками древних строф. Мне жаль, что бедный призрак тот Моих найти не может слов. Он будет мучиться всю ночь, Я не могу ему помочь: Когда я подойду к столу — Ему уйти придется прочь. Не знает он мою печаль И радости поймет едва ль. И то, что я своим зову, Ему, наверное, не жаль. Мое уменье он постиг, Добрался до заветных книг. Но разве он узнает всё, Что я любил, к чему привык? Внизу я под окном стою И вижу комнату мою. Зеленой лампы мягкий свет На потолке я узнаю… 1941 ^{426}