Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

372. «Он с нами был. Он вечно будет наш…»

Он с нами был. Он вечно будет наш, Курчавый, страстный и суровый. Накидка. В кулаке зажат лепаж, Вокруг истоптаны сугробы. И мне б — когда, согнув колени, Он сразу выстрелить не смог — Вскричать: «Остановись, мгновенье!» — И самому спустить курок. 1936 ^{372}

373. Творчество

На свете пути не найдете другого, Седой океан уж не так постарел. Колумб! Ты вернешься в Америку снова, Чтоб ветер хлестал паруса каравелл. Ты

снова поднимешься — грозным, великим — И шторм укротишь поворотом руля. Ты мир всколыхнешь своим вихревым криком, Настойчивым криком: «Земля!» Мне тоже припало широкое море, Мне тоже судьба моя с детства велит Как белке вертеться по старым просторам Сырой, и округлой, и жадной земли. Мне тоже шататься и глохнуть от жажды, Искать, убеждаться и не находить. Теряться в догадках — и, может быть, дважды Всё той же дорогой, как новой, ходить. <1940> ^{373}

374. Дочери

Мне кажется — я не был дома вечность. Вернусь негаданно, вернусь к утру. Остановлюсь, почтив твою беспечность, Пройду к тебе, глаза твои протру. Губами встречу волосы густые, Услышу крик — что до рожденья мил, И отступлю, увидевши впервые, Как, просыпаясь, ты глядишь на мир. Ты будешь легкой, маленькой и птичьей, Захочешь сразу всё собрать в одно, И я пойму, как я косноязычен, И замолчу — раскрою лишь окно. Смотри сама, здесь не помочь словами. Мы входим в мир, не трогая их зря. Так в детстве узнается тяжесть камня, И недруги, и лучшие друзья. Так вырастают, отдаются делу И вспоминают радость первых дней, Чтоб снова ощутить себе незрелым Над колыбелью собственных детей. <1940> ^{374}

375. Гроза ночью

Смешался с вымыслом грозы Внезапно сыгранный Бетховен. Он постигал ее азы И поднимался с громом вровень. Он ждал, глаза оледенив, Раскатом мощным обесславлен: Он уловить хотел мотив, Но глухотою был подавлен. Он шел в мажор — и застывал, Следя за грозовым волненьем! Я путал подлинники и не знал, Кого назвать изображеньем. <1940> ^{375}

376. Реквием Лермонтову

И я клянусь — на каждой кромке Вдали распластанных снегов, Как завещание потомкам, Дымится пролитая кровь. И Терек, выгнувшись, как шпага, В лучах сверкающей струей, Бряцает в тесноте оврага, Точа о камни лезвие. Метнув волну, он шлет наружу Каскады радужных теней И грозно бережет оружье, Как верный слепок этих дней, Еще волнующих не тем ли Предсмертным часом всё острей, Когда поэт, влюбленный в землю, Погиб, не расквитавшись с ней, Где дальним громом промелькнула Глухая пуля на лету, Как будто чокнулись аулы, Рассыпав эхо на версту. <1940> ^{376}

377. Абхазия

Если ты не видал рассвета, Отраженного горной рекой У извилистого парапета, Перевитого синевой; Если около звонкой Бзыби Ты опять

просмотрел с высоты, Как блестят чешуею рыбьей Разноцветные брызги воды; Если вновь, проходя по ущелью, Ты забыл оглянуться назад И не видел скользкой форели, Проплывающей водопад, — То тогда, чтоб не даром лазить, Прикрывая рукою глаза, По петляющим тропам Абхазии, Улетающим в небеса, Не забудь на поляне открытой, У замшелой и древней стены, Покоряющей пляски джигита В однозвучной оправе зурны. И над берегом дымной Мшовни На досуге припомни потом Эти горы с надвинутым словно До бровей снеговым башлыком, Где какой-то особенный воздух, Сквозь который навесом густым Виноградными гроздьями звезды Созревают над пляжем ночным; Где преданьями жив каждый камень: Только тронь — и начнется рассказ, И над морем закатное пламя Провожает рыбачий баркас. <1940> ^{377}

378. Три сонета

1

Где б я ни жил, и где б мой ни был дом, Какое б небо не стучалось в ставни, Я б никогда не кончил счета с давним Из-за звезды перед моим окном. Я б думал вновь, что это всё во сне, Что отстоять тебя еще не поздно, Что ты жива и ты еще во мне, Как терпкий сок в налитых солнцем гроздьях. Я б вместо моря расплескал тебя, И вместо ветра — пил твое дыханье. Я б пенье птиц на ноты раздробя, Нашел в них отзвук твоего признанья, Из плеска волн я б вновь создал тебя. Но в этот миг тревожного желанья

2

Я настежь двери отворяю в ночь И слышу капель щелканье глухое И шум дождя, который превозмочь Не в силах даже трубный звук прибоя. Я так хочу, чтоб ты была со мной, Чтобы по крайней мере ты казалась У ног моих распластанной землей, Ночной волной, с которой ты смешалась. Я так хочу опять тебя найти, Сквозь плач пробившись, вылепить из ночи, Из горя моего, чтобы в груди Ты задыхалась цепкой вязью строчек, Стихами, где остались позади Одни мечты, и чтоб я мог воочью

3

Вновь обрести рассветный шум дорог, Глухих лесов чернеющие пятна, Где каждый с ветки сорванный листок Уже как будто просится обратно, Где нужно верить, что мой стол широк, Но сколько б я за ним не оставался — Течет вода сквозь стиснутые пальцы И на ладони не сдержать песок. Я б никогда не вспоминал о нем, Раз и на всегда покончив счеты с давним, Но все разно перед моим окном Дано везде сиять твоим лицом, Где б я ни жил, и где б мой ни был дом, Какое б небо ни стучалось в ставни. <1940> ^{378}

ВАДИМ СТРЕЛЬЧЕНКО

Вадим Константинович Стрельченко родился в 1912 году в Херсоне в семье служащего. Детство и юность поэта прошли в Одессе. Там он учился, работал слесарем на заводе, посещал рабкоровскую группу «Станок».

В 1929 году он опубликовал в одесском журнале «Шквал» свое первое стихотворение «В кузнице», затем печатался в журнале «Прибой» и в одесских газетах.

В 1934 году по рекомендации Э. Багрицкого стихи В. Стрельченко были напечатаны в журнале «Красная новь».

В 1936 году В. Стрельченко переехал в Москву. Печатался в центральных периодических изданиях. Одно время учился в Литературном институте, но скоро бросил его.

Первый сборник В. Стрельченко «Стихи товарища» вышел в 1937 году, а в 1941 — книга «Моя фотография».

Многие рукописи поэта погибли во время войны.

С самого начала Великой Отечественной войны В. Стрельченко, несмотря на плохое зрение, пошел добровольцем в народное ополчение, был командиром отделения. Погиб в январе 1942 году под Вязьмой.