Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Майоров Николай Петрович

379. Слово на пиру

О любви, о силе без печали, О геройстве — пела мне не мать. Что другие с молоком всосали, Мне пришлось уже зубами брать. Знаю наши улицы и верю! В каждом доме можно написать Кистью легкою над каждой дверью Саблю, зубчатое колесо, тетрадь. Мы показываемся над волнами! Мы в полях видны! Мы на ветру! Засыпая ввечеру бойцами, Мы встаем бойцами поутру. Рослые, Зерном, плодами сада, Флагом мы грозим своим врагам: Карлики! Им на деревья надо Влезть, чтоб видеть то, что видно нам! Мне за стол с врагами не садиться; Что мне хлеб у них? Что молоко? Пусть я голоден Я ем как птица: Только тут, Где двигаться легко. И на площади и пред собраньем, И в безлюдии степной травы, — Может быть, я жив одним сознаньем, Что вокруг меня живете вы. Пусть нарежут хлеба мне не скупо, Прораставшего в дожде, в пыли! Пусть в тарелку мне добавят супа, С овощами милой мне земли! Слышу

трубы! На земле покатой — Ветрено, светло! Не повернуть. Как перед мечом, перед лопатой — Песня славы и далекий путь. И прошу, клянясь звездою в небе: Если изменю тебе, мой край, И приду к тебе, моля о хлебе, То ты хлеба мне не подавай! 1935 ^{379}

380. Смотрителю дома

Если постучится у ворот, От ветров и солнца темнокожий, С книжкою моих стихов прохожий, Спрашивая громко: «Тут живет Стрельченко, поэт, который всюду Славить будет землю и людей, На земле трудящихся, — Покуда Не земля — на нем, А он — на ней! И который, хоть писал годами, Обыскав карманы брюк своих, Вытащит не кошелек с деньгами — Только сильных две руки мужских! И не птичьим посвистом гордится — Яблоком, киркой в руках людей, Потому что больше пенья птицы Любит смех и голоса друзей, И затем лишь и живет на свете?» Увидав в моем окошке свет, Вы тому товарищу ответьте: «В этом доме есть такой поэт». 1936 ^{380}

381. Двери настежь

Отворила девушка окно, В целый мир распахнуто оно. Стекол между нами больше нет, Сквозь цветы и листья вижу я: Краснощекая сидит семья. В комнате гитара. Хохот, свет. Эти люди незнакомы мне, Но изображенья на стене: Моря, винограда, кузнецов — Говорят: «Здесь сильная семья. И ее судьба — судьба твоя, Самовар и для тебя готов». Что мешает мне пойти вперед? Как сверкает лестницы пролет! Почему бы в дверь не постучать? Что же стало на моем пути? Почему мне в двери не войти, — Сесть за стол и тоже хохотать, Будто мы знакомы с давних лет? Что с того, что я им не сосед! Я всегда молился на друзей, На сердца, на руки их, на рот. …Как сверкает лестницы пролет! Эй, хозяйка, открывай скорей! 1936 ^{381}

382. Моя фотография

На фотографии мужчина снят. Вокруг него растения торчат, Вокруг него разросся молочай — И больше ничего… Безлюдный край! И больше ничего, как будто он И вправду под капустою рожден… Я с удивлением гляжу на свой портрет: Черты похожи, а меня и нет! Со мной на фотографии моей Должны бы сняться тысячи людей, Людей, составивших мою семью. Пусть мать качает колыбель мою! Пускай доярки с молоком стоят, Которое я выпил год назад, — Оно белело чисто и светло, Оно когда-то жизнь мою спасло. Матрос огромный, с марлей на виске, Качающийся на грузовике В гробу открытом лунной ночью… Он Сошел на землю охранять мой сон, Акацию и школьную скамью И навсегда вошел в мою семью. А где-то сзади моего лица Найдется место и для подлеца, Чей прах в земле — и тот враждебен мне: Явись, Деникин, тенью на стене! Торговка Марья станет в уголке — Купоны, боны, кроны в кошельке, — Рука торговки тянется к плодам… Я враг скупцам, лжецам и торгашам! Со мною должен сняться и солдат, Мной встреченный семнадцать лет назад (Такое шло сиянье по волне, Что стыдно было плюнуть в воду мне.) Солдат французский в куртке голубой, Который дыню поделил со мной, Почуяв мальчика голодный взгляд… Шумело море… Где же ты, солдат? Забыв твои глаза, улыбку, рот, Я полюбил всей Франции народ. Так я пишу. И предо мной портрет, Ему уже конца и края нет: Явились, хохоча и говоря, Матросы, прачки, швеи, слесаря. Без вас меня не радует портрет, Как будто бы руки иль глаза нет. Учителя, любившие меня! Прохожие, дававшие огня! Со мною вы. Без вас, мои друзья. Что стоит фотография моя! 1936 ^{382}

383. Хозяйке моей квартиры

Смеюсь, хозяйка: даром ты в комнату мою Приходишь с самоваром. «Не нужно» — говорю. Ты милый сердцу глобус поставь-ка на столе, Чтоб я о всей огромной Не забывал земле, Чтоб Шар Большой являлся в веселье и нужде! (Так, видя искру в небе, Мы помним о звезде.) И мне замка не надо, не надобно ключей, — Нужна ли мне ограда От всех моих друзей! Ты вешаешь картину? Картин не нужно здесь, Но ветку молодую Акации повесь. Пилу, кирку и весла — расставишь по углам? …Два башмака носками Повернуты к дверям, Стакан воды сияет, И глобус на столе… И мне жилья иного Не нужно на земле! 1936 ^{383}

384.

Не в дыму рожденному

В небе необычно: солнце и луна. Солнце светит ярко, а луна бледна… Вдруг толпа на улице, крик на мостовой, Только уши лошади вижу за толпой. Что там? «Да роженица… редкие дела: Как везли в больницу, тут и родила». …Кто бежит в аптеку, кто жалеет мать. Ну, а мне б — ребенка в лоб поцеловать: Не в дому рожденный! Если уж пришлось — Полюби ты улицу до седых волос. Взгляды незнакомые, нежные слова Навсегда запомни, крошка-голова! Не в дому рожденный, Не жалей потом: Ну, рожден под солнцем, не под потолком. Но пускай составят твой семейный круг Тыщи этих сильных Братьев и подруг! 1937 ^{384}

385. Человек

Мне этот человек знаком? Знаком. А как же! Часто сходимся вдвоем У радиотрубы, в дверях трамвая. Он часто молод, а порою сед. Порой в пальто, порой в шинель одет. Он всё спешит, меня не замечая. Мы утром у киоска ждем газет: Ну, как в Мадриде? Жертв сегодня нет? А что китайцы — подошли к Шанхаю? А как в Полтаве ясли для детей? (О, этот семьянин и грамотей На всю планету смотрит… Я-то знаю!) Куда ни повернешься — всюду он! Его в Туркмению везет вагон, Его несет на Север в самолете. Пусть снизу океан ломает лед… Он соль достанет, примус разведет, — Как дома, приготовится к работе. Он обживется всюду и всегда. Сожженный солнцем камень, глыба льда — Всё для него квартира неплохая. Где б ни был он — там вспыхивает свет… Где б ни был он, там Сталина портрет, И хлеб, и чертежи, и кружка чая. А как поет он песни! Всё о том, Кто водит караваны, любит дом И в облаках плывет. Сидит в Советах. Так на рояле, в хоре, на трубе Он распевает песни о себе И улыбается, как на портретах. Он толст и тонок, холост и женат, Родился сорок, двадцать лет назад. Родился в Минске, в Харькове, в Тюмени. Вот он идет по улице, гляди: Порою орден на его груди, Порою только веточка сирени. Он любит толпы людных площадей, Стакан вина и голоса друзей, — Такой уж он общительный мужчина… Над буквами газетного столбца И в зеркале моем — Черты лица Знакомого мне с детства гражданина. 1939 ^{385}

386. Калильщик

Подсобный рабочий (Недавно из села? Недавно из-за прилавка? На заводе недавно?), Согнутый и потный больше чем надо, В калильный цех несет со склада коробку стальных валиков, Ступает опасливо-широко, Словно зубья подачи «шепинга» Можно расплескать, как молоко, Или развеять по ветру, как одуванчик. И лишь только Поставил коробку на деревянную стойку У калильной печи, Шумно вздыхает, словно пятипудовую штангу Свалил с плеч. И смотрит на калильщика. А молчаливый ловкач в прожженной углем спецовке, Почти не глядя на печь, Клещами выкладывает валики По дну своей «духовки». Ему-то не надобно слов: Он знает всю радугу побежалых цветов И когда покраснеть, а когда пожелтеть металлу, А когда в бачок машинного масла Мало-помалу Опускать шипящий валик… И будет сталь тверже стали. И знает еще многое товарищ калильщик, Насупленный, тихий, В синих очках мудреца. …И, отерев пот с лица, Подсобник, вздыхая, покидает цех: «Как хорошо быть калильщиком… Неужель это счастье доступно для всех!» <1940> ^{386}

387. Грузчик

Я — в фате продырявленной, из мешка, Груз несу от борта грузовика. А над складом в сиянии ста витрин Людной улицы Горького магазин. И смотреть не могу я по сторонам, Сторониться нужно не мне, а вам, Кто с руками свободными вышел в путь. Из-за тяжести я не могу взглянуть. Вижу только локти свои да грудь И одну да другую ногу. Я работаю. Дай дорогу! Кто с тяжелой ношею в путь идет, Тот шагает прямо, пусть знает тот, Что уступят путь ему каждый миг И ребенок, и женщина, и старик, Перед тем, кто носит помногу. Грузчик я. Дорогу! Дорогу! 1939 ^{387}

388. Ливень

Снова зеленые всходы Над прошлогодней листвой. В пыль измельченные воды Тучей несет над Москвой. Смолкнуло, заблестело… Что это — солнце взошло? (Грянуло, потемнело…) Нет, полило, полило. Струи! Они исчезают… Где они делись? Смотри: Вот уж они распрямляют Почки берез изнутри. Чтобы росла и гудела Каждой травинкой земля. Хочется важного дела. Это не нужно, А я, — Краны наполнены, знаю, Водопроводной водой — Всё же ведро выставляю Под водосточной трубой. Всё, что не врыто, не вбито, Всё, что корней лишено, Будет размыто и смыто, Ливнем унесено. 1939 ^{388}