Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Шрифт:
— Ешьте его! — дико крикнула Роза Кранц, и Денис Макаров опрометью бросился вон из кабинета.
— Ешьте его! — Страшный крик гудел под стальными перекрытиями Музея современного искусства, крик преследовал ополоумевшего юношу, пока тот, спотыкаясь, бежал среди прогрессивных инсталляций.
— Ешьте его! — выла Роза Кранц, и эхо разносило голос чучела по залам.
Денис бежал сквозь непонятные кривые сооружения, образчики современного творчества, — и ему казалось, что объекты искусства гонятся за ним: банки с экскрементами норовили перевернуться, измазать его, проволока
— Ешьте его!
Денис бежал — и прибежал ночью к зданию на Петровке, откуда уже уходить не хотел, сидел под дверью до утра, дрожал от холода.
— Рассвело, и я к вам, — сказал Денис. — Поехали?
— Куда поехали? — спросил Гена Чухонцев. — В дурдом?
— Нет, в Музей современного искусства, — сказал непонятливый Денис. — Видите ли, дело в том, что в музее такой инсталляции нет. Думал, это такая художественная скульптура, ну как в Музее восковых фигур, знаете? Но там нет такой инсталляции, я экспозицию хорошо помню.
— И что?
— Как вы не понимаете! Значит, они действительно ненастоящие! То есть я хочу сказать, значит, чучела — настоящие! Они убили Бакланова и Мямлина!
— Кто убил?
— Чучела! Убили и съели!
Гена Чухонцев пересказал мне всю эту галиматью и спросил, как и Денис Макаров:
— Поехали?
— В музей?
— Ну да, в музей. Ты хотя бы репортажи пишешь, ты журналист, человек культурный. — В голосе майора Чухонцева появились искательные нотки. — А я с ними вообще не могу разговаривать, не умею с культурной публикой общаться.
Я понял, почему Гена хочет в музей. Сам он не сказал этого, боялся даже заикнуться, но я-то сразу понял. Дело в том, что в Москве был зафиксирован случай людоедства, — про это, разумеется, нигде не писали, боялись огласки. Однако факт обнаружился страшный: в центральном районе столицы (теперь стало понятно, что это происходило в районе музея) нашли фрагменты обглоданного тела, со следами человеческих зубов. Следствие установило, что данные фрагменты принадлежали иностранному туристу — директору парижского аукционного дома. Следствие было поручено другому отделу (Гена, если бы ему поручили такое, слег бы с инфарктом) — однако все, и Гена в том числе, были в курсе расследования. Собственно расследования никакого не было — началось и развалилось: вещественные доказательства исчезли. Кто-то похитил из морозильной камеры объедки и оставил вместо них пучки соломы. Как хотите, так и интерпретируйте, — Поехали в музей, — сказал я, и мне стало страшно.
Мы приехали, предъявили документы, и нас провели к Эдуарду Бакланову в кабинет.
Строгий мужчина в военном френче без знаков различия предложил нам сесть.
— У вас все спокойно в музее? — спросил его Гена. — Происшествий нет?
— Какие же могут быть у нас происшествия? — Голос Бакланова был ровным, глаза смотрели не мигая. — Здесь не вокзал, не пивная. Публика интеллигентная. Вы чего, собственно, ждете?
— Предметы искусства
— Насколько мне известно, нет. Появился сегодня один странный предмет — ученическая картинка с цветами. Полагаем, кто-то из школьников забыл. Это все?
— Скажите, — не удержался я, — а ваши сотрудники Мямлин и Кранц сегодня вышли на службу? А то данные имеются… — не договорил я в лучших традициях прокурорской работы.
— Какие данные?
— Есть сведения, — отчеканил Гена Чухонцев, — что сотрудник Мямлин — не тот, за кого себя выдает.
— Это любопытно, — холодно сказал Бакланов. — Рекомендую вам провести расследование. Мямлин сейчас в командировке.
— А где конкретно?
— Роман Мямлин находится в Нью Йорке, собирает экспонаты для выставки «По направлению к объекту».
— Он утром вылетел, — прошептал мне на ухо Гена, — мне сведения из Шереметьева передали. — И уже громко, Бакланову: — А где Роза Кранц?
— Куратор Кранц в настоящее время больна. — Директор музея встал, показывая, что аудиенция окончена. — Еще вопросы есть? — и протянул мне руку.
Я пожал его холодную твердую ладонь, посмотрел в его немигающие глаза. Глаза Бакланова вспыхнули и погасли — не оранжевым светом, нет. Просто вспыхнули на мгновение глаза — может быть, вдохновенная мысль посетила директора музея.
— До свидания, — сказал я, и тут заметил страшную деталь. Из-под воротника военного френча Эдуарда Бакланова торчала соломинка! Обыкновенная желтая солома — но откуда она может взяться в Москве, в центре города, в Музее современного искусства!
Бакланов проследил за моим взглядом, неторопливо поднял руку и вынул соломинку из-под воротника.
— На дачу вчера ездил, — сказал директор ровным голосом. — Спал на сеновале.
— Еще один вопрос имеется, — сказал Гена Чухонцев. Все-таки он носил погоны, обязан был работать. — Вам знаком директор парижского аукционного дома господин Дрюмо?
— Прекрасно знаю Пьера.
— И вам известно, что он пропал в Москве? — Это был коронный прием Чухонцева, задать вопрос сразу в лоб. — Причем сразу после посещения вашего музея. — Это уже была импровизация, и мысленно я аплодировал Чухонцеву.
— Пьер находится в Париже, вчера беседовал с ним по телефону. Не желаете ли с ним поговорить? Если нет, то прошу извинить — спешу. Государство выделило средства на строительство нового здания нашего музея — сегодня конкурс проектов.
— Большое будет здание? — зачем-то спросил Гена.
— Двадцать этажей.
Гена ссутулился, когда выходил из кабинета. Мы спустились по железной лестнице — во всех современных музеях специально сделаны очень неудобные железные лестницы — и едва вышли за порог, Гена сказал:
— Вези к Татарникову.
Сергей Ильич выслушал наш рассказ внимательно, ни разу не перебив. Он лишь прикуривал одну от другой, и слушал, пуская кольца желтого дыма.
— Вы Денису Макарову верите?
— Безусловно, — сказал Сергей Ильич, — его свидетельство ценно тем, что подтверждено всей исторической литературой. Подобных свидетельств сохранилось достаточно много.