Совок 13
Шрифт:
— Какая же вы всё-таки умная и проницательная женщина, Тамара! — восторженно поцокав языком, восхитился я, — Такие сказочные красавицы, как вы, обычно не бывают такими рассудительными и прозорливыми. А у вас всего в достатке! Красоты божественной, и рассудительности мудрой, и не по-женски деловой! Ответьте, как на духу на самый главный мой вопрос, вы замужем? — закусив губу, я демонстративно затаил дыхание.
— Нет, не замужем! — после длительной паузы снизошла с ответом на моё неделикатное любопытство Тамара, — Но мужчина у меня есть! — кокетливо заправила она непокорную прядь от перманентной завивки за ухо. И поощрительно улыбнулась. — Ты не ответил, говори, что тебе надо? В ресторан пригласить хочешь?
Настала пора излить на
— Вот этот гарнитур хочу купить! — кивнул я ей за спину, — И даже сверху за него приплатить готов! И для кухни что-нибудь приличное возьму. Но тоже импортное и не из стружек!
Поддельные ресницы сомкнулись на три секунды и на всю длину. До этого мгновенья завзалом Семеникина так отчаянно ими не рисковала. Когда она с трудом расклеила свои густо намарафеченные тушью опахала, щеки её были краснее пожарной машины. Тамара пребывала в таком смятении, будто она не зрелая женщина, прошедшая огонь и воду, а скромная нецелованная восьмиклассница. У которой прямо посреди школьного коридора, да еще во время большой перемены прилюдно выпала самопальная прокладка. Второпях, перед выходом из дома, скрученная из разодранной отцовской майки.
Глава 9
Обозвать меня козлом и еще до кучи сволочью, у Тамары получилось только с третьего раза. И причиной речевой пробуксовки вдрызг разобидевшейся дамы послужила вовсе не её профессиональная вежливость. Обязательно присущая всем без исключения работникам советской торговли. Особенно по отношению к не менее советскому покупателю. Который, как известно, переступив порог магазина, становится всегда и во всём прав. Нет, гражданка Кустинская-Семеникина дико возмутилась резким превращением моего романтизьма в циничную меркантильность. До такой степени разгневалась, что первые два вдоха из атмосферы для разъяснения меня, как патологического мерзавца, она хапнула и тут же вернула назад в магазин вхолостую.
И да, во всём правым покупателем мадам Семеникина меня как раз не посчитала. Категорически! Как потом много позже она мне мотивированно объяснила, ну не мог нормальный мужик, за секунду до того, как заявить о своей материальной корысти, так изощренно бередить душу приличной и почти одинокой женщине. По её неоспоримому дамскому мнению, для начала мне следовало бы её улестить. Сводить её и в пир, и в мир. Например, в какую-нибудь благопристойную ресторацию первой наценочной категории. Чтобы скатерти с салфетками были белыми и хрустели крахмалом. А у вилок не были бы загнуты зубцы об кариес посетителей. И это еще по самым щадящим мой карман и трепетные чувства затратам. Затратам тех самых моих временных и денежных ресурсов. И еще потом, то есть, уже следующим утром, как человек частично считающийся порядочным, я был обязан проснуться с ней нос к носу на одной подушке. А уже только после всего этого обязательного джентльменского минимума, мои прежние душещипательные реверансы не были бы ею восприняты, как подлое вероломство. Вероломство жутко оскорбительное, да еще с элементами козлиного и истинно мущинского коварства.
Ну а пока что я был занят тем, что в течение минуты или даже чуть дольше, терпеливо выслушивал злобно шипящую Тамару. Царицу мебельного ширпотреба, разъярённую до раздувающихся ноздрей и искрящихся глаз. И звенящим шепотом вываливающую на мои скукожившиеся лейтенантские уши по-настоящему обидные слова. Слова, унизительные для любого мужика. Без исключения. И не только для русско-советского.
Когда разобиженная дама выдохлась и всё, что мне было предназначено, мной было смиренно от неё услышано, я осмелился подступить к ней вплотную. В буквальном смысле этого слова. И наклонившись к её пылающему лицу, не без удовольствия и смачно поцеловал гражданочку Семеникину. С чувством и с толком. Прямо в её дрожащие от ярости губы. Не проявляя никакой спешки
После мною содеянного она снова на какое-то время зависла. Но зато злобное выражение с её лица сразу же куда-то пропало. Причем бесследно.
— Какая же ты красивая, Тома, когда так искренне сердишься! Даже, если сердишься на меня! — без малодушных юношеских колебаний слукавил я. И, опустив на пол портфель, сгрёб в обе пригоршни её унизанную золотыми гайками руку. — Ты даже ругаешься так затейливо и сексуально, что мне, и вправду захотелось упасть с тобой в койку! У вас тут их так много, так что ты не стесняйся, выбирай любую! — я с энтузиазмом покрутил головой по торговым площадям, заставленным в том числе примитивными, как казарменные табуретки, диванами и кроватями.
— Ты совсем дурак?! — мне даже показалось, что временно сбитая с толку женщина простодушно мне поверила. Поверила в мою готовность немедленно осуществить только что заявленные намерения публичного прелюбодейства. Но к моему удивлению, как-то пресекать мою разнузданную инициативу она поостереглась. Или не захотела. И унизанные золотом персты вырывать из моих рук она тоже не стала. Странно, а ведь она мне показалась женщиной, которая и с конём, и с избой не заробеет.
Пока Тамара Кустинская колебалась и соображала, как реагировать на мои последние откровения, я отпустил её позолоченную конечность, и поднял на стол свой портфель. И щелкнув замком, достал из него одну из трёх плиток шоколада «Сказки Пушкина». Специально припасённых на такой вот случай для кого-то из женского персонала «Мебели». К слову, для директора магазина я так же и в этом же портфеле предусмотрительно приберёг блок «Мальборо». Когда-то вместе с многочисленным лизиным барахлом приобретенный у Шевцовой. Но пригодился мне этот буржуйский табак только теперь.
— Вообще-то я не ем сладкого! — нахмурилась передумавшая со мной ругаться мадам Семенякина. Но обёртку с шоколадки вместе с золотинкой она своим ярко-красным ноготком сорвала не медля. И, отломив четверть плитки, откусила от неё сразу половину.
У обиженной мною лабазницы оказалась не только ранимая душа и слабость к шоколаду, но и острое зрение. Даже в положении «сидя» и взирая на мой саквояж под самым неудобным ракурсом, она исхитрилась разглядеть в нём красно-белый кирпич сигаретной упаковки. И в следующую секунду лицо её подобрело еще больше. Правда, подобрело оно как-то по-особенному. Хищно подобрело.
— Ты бы лучше угостил даму нормальной сигареткой! — не выпуская из руки кусок недогрызенной «Сказки», то ли попросила, то ли потребовала несостоявшаяся кинозвезда, — Мне болгарская махра уже хуже горькой редьки надоела, а у тебя тут американской радости целый блок! Скажи, вот откуда ты такой упакованный взялся? — уже с неподдельным и по-настоящему доброжелательным интересом прищурилась она.
Я понял, что только что глупо спалился на своей незамаскированной и по-мальчишески вызывающей зажиточности. Делать было в сложившейся ситуации нечего. Сливаться и жопиться мне сейчас было никак нельзя. Не вынимая из портфеля рук, я надорвал яркую коробку. И вытащив одну пачку «Мальборо», протянул её кандидатке на предстоящую коммерческую вербовку.
— Так-то я этот презент директору вашему приготовил! — хмуро пояснил я свою вынужденную скаредность мебельной коробейнице, — Не дай бог он теперь еще обидится, что блок разодранный и, что пачки в нём не хватает! И хрен мне тогда на плечи будет, а не заграничный гарнитур!
Семенякина хмыкнула с непонятной для меня интонацией.
— А ты не переживай, так и так твои плечи без этого воротника не останутся! — деловито забрав из моих пальцев пачку сигарет, успокоила меня Тамара, — Во-первых, зря ты на «Адриатику» губы раскатал! Не по такому Сеньке, как ты, эта шапка! А, во-вторых, Матвей Осипович давно уже курить бросил! Еще после первого инфаркта!