Совок – 3
Шрифт:
Лицо, совсем еще недавно бравого подполковника, было уже малиновым.
– И будет тебе, подполковник, организация фальсификации материалов уголовного дела. Ведь не захотят же следователи с операми за твои шалости садиться, а, Петр Захарович? Ведь загрузят они всех вас троих до ноздрей, – посмотрел я на Герасина, который сдувался на глазах, меняя цвет лица на серый.
Это значит, что аргументы и интонации мною выбраны верно. И после паузы, я продолжил.
– А там еще твой бывший подчиненный Жданов копытом бьет и изо всех сил просится дать на тебя показания.
Было заметно, что упоминание о Жданове произвело должное впечатление на Герасина, который и без того выглядел уже совсем плохо.
– А из него, как из следака со стажем, получится ну о-о-очень квалифицированный свидетель. Уж его-то ни один судья не задавит и ни один адвокат с толку не собьет. Это ведь он мне эту пленку подогнал. И настойчиво просил в разговоре с тобой, открыто на него ссылаться. Не любит он тебя, Петр Захарович! Почему-то… Ну да это ваши с ним дела.
Я дал присутствующим секунд пять на осмысление и продолжил.
– А еще есть Кубасов из прокуратуры. Тут отдельная песня! Уж он в полной мере проявит всю сложность своего характера! Вы ведь тогда и его наклонили, а он не из тех, кто прощает такое, – при упоминании о Кубасове, подполковника передернуло.
– Но ты, Петр Захарович, объясни своим подельникам, что два года в Нижнем Тагиле на ИК-13, это хоть и неприятно, но не смертельно. Научатся они креманки для мороженого клепать. Ну и ты вместе с ними заодно. Хотя, говорят, что подельников в одной зоне не держат. Думаю, что кто-то из вас в Мордовию поедет. Впрочем, и там тоже не сахар. Зато свежий мордовский воздух на лесосеке!
Закончил я свой монолог, глядя на трех персонажей, как на лягушек в банках с формалином. Выглядели они примерно также. Обездвиженные и серые.
И тут вдруг попытался реанимироваться видный партийный деятель товарищ Копылов.
– Какие два года, Корнеев, ты, что, придурок, окончательно сдурел?! В отличие от тебя, дворняги безродного, мы в этом городе не самые последние люди! И не из таких передряг выходили. А вот ты, сучонок, костей не соберешь, если прямо сейчас не остановишься! – вытаращил в мою сторону свои бесстыжие бельмы партиец.
То, что он не стал меня срамить за непочтительное обращение к ним, меня уже сильно порадовало и обнадежило. Хороший признак!
Гудошников начал оживать, поднял глаза и завращал головой на своей жирной свинячьей шее. Он с надеждой смотрел то на своего могущественного покровителя, то на безучастного Герасина. А тот давно уже все понял и на пустые иллюзии не отвлекался. Все-таки он был профессионалом и говорил я на понятном ему ментовском языке. Петр Захарович вполне осознавал, что, если я и сгустил краски, то несущественно.
Теперь следовало добивать Копылова. Добивать жестко, по-хамски.
– Из таких передряг вы еще не выходили! И вот, что, ты, Евгений Геннадьевич, прекрати истерику, и меня лучше не драконь. Я и без того ко всем вам отношусь без понимания и сочувствия! А ты тут еще слюной брызжешь и моим сиротством меня попрекаешь! –
– Если честно, я удивлен, что мне, милицейскому лейтенанту, приходится тебе, опытному парт-аппаратчику разъяснять всю хронологию грядущих событий. Уж ты-то лучше меня понимаешь, что после того, как эти письма, – я кивнул на стопку конвертов, – Да еще с приложением в виде аудиозаписей, – я кивнул уже на магнитофон, – Попадут по указанным там адресам, для всех вас мир рухнет. Вы в один момент все трое в говно превратитесь!
Я видел, как мои слова до крови царапают сознание видного партийца. Но жалости к нему я не испытывал. Толстовцем я и раньше не был, а теперь и вовсе осерчал на эту шайку педерастов. Педерастов, в самом плохом смысле этого слова.
– Полагаю, что лично тебе, товарищ Копылов, и одного Арвида Яновича Пельше из Комитета партийного контроля ЦК КПСС по самые гланды хватит. Опять же, если я что-то путаю, то ты меня снова поправь!
Копылов дышал как паровоз и тер левую сторону груди. А я продолжил.
– Это на уровне райкома или, может быть, даже горкома, ты мог бы что-то втихаря порешать. А тут все будет по-другому. Тут все будет гласно и по верхней планке вашего партийного прейскуранта. Твои же горкомовские и обкомовские кореша, с которыми ты по баням ездил и девок тискал, будут тебя бить больнее, чем любые самые лютые москвичи. Со всей вашей партийной, сука, принципиальностью. Чтобы, не дай бог, их с тобой в одну вредительскую компанию не связали. Да чего уж там, ведь ты, Евгений Геннадьевич, ваши партийные людоедские повадки лучше меня знаешь! Замордуют вас, блядей, ваши партийные товарищи, как самых распоследних сук!
Я уже и сам порядком выдохся. Все же их трое на меня одного. В замкнутом пространстве кабинета едва ли не искрило от запредельной концентрации негатива и жуткой ненависти. Хорошо, что не в парке я им встречу назначил! Разорвали бы. Но, надо было заканчивать и я постарался собраться.
– Зачем позвал? Чего хочешь? – глухо проскрипел оплывший Копылов.
Кажется, ему и впрямь было нехорошо. Не случился бы инфаркт у него в моем кабинете. Тогда вся эта затея разом рухнет и затрахаюсь я потом отписываться. Нет, ребята, вы мне пока что живые нужны. А там хрен с вами, там уж как судьба ваша вами распорядится.
– Много хочу. Но, гораздо меньше, чем стоят ваше благополучие и свобода.
Копылов смотрел выжидающе, Герасин и Гудошников хмуро молчали.
– Начну с первоисточника наших общих бед, – обратился я к мордастому Гудошникову, – Ты, любезный, завтра к вечеру пропишешь меня в свою квартиру, а сам со своей бабой через неделю выпишешься. Твой утырок пусть пока числится прописанным. Но через месяц, чтоб духу его не было!
Гудошников исправно слушал, хлопал глазами, но было видно, что его мозг отказывался воспринимать услышанное. Не боец, лишь бы не заистерил раньше времени.