Совпадения случайны
Шрифт:
— Что? — Настя обрывает меня на полуслове. — Что у неё нет детей? Или что муж-козлина отнял у неё младенца и сбежал к молодой любовнице?
— И что жила она в нищите и потому не стала бороться за ребёнка… — добавляю я.
— Чудесно, — горько усмехается Настя. — А как мой отец стоял перед ней на коленях и умолял, не бросать его, она не рассказывала? А как бабушка плакала и просила её вернуться в семью, она не рассказывала?
Я верчу головой. Ответ отрицательный.
— Всё было наоборот, — говорит Настя. — Это моя мать сбежала к молодому любовнику в его квартиру с видом на Центральный парк. Она хотела
Спасаясь от сквозняка, Настя переступает порог и прикрывает за собой дверь.
— Мама сама меня нашла и всю правду о себе рассказала, — продолжает женщина. — Позвонила четыре дня назад и выложила всё, как было. И про любовника молодого, и про чувство вины, которое её ко мне не пускало, и про тебя. Я, говорит, девочку соседскую опекаю, прощения у Бога вымаливаю. В гости к себе позвала. Я тем же вечером к ней приехала, но застала только взгляд безжизненный в потолок и бригаду скорой помощи. Сердце… Врачи сказали, мол, переживала много. Ага… Лгала много! Потому и померла… — Настя рвано вздыхает и единожды хлопает в ладоши, — всё, хватит о матери! Нет её больше.
Женщина замолкает, и я молчу.
В голове крутится одна только мысль:
"Никому. Нельзя. Доверять."
Даже Антонина Петровна, милая женщина, заслуженный педагог, светлая голова, лгала мне так искусно, что я поверила.
— А я решила, что это моя вина… — думаю вслух. — Я ушла от неё в тот вечер и даже не обернулась. Она меня отпускать не хотела, переживала, у окна стояла. А я даже позвонить ей не могла. Так получилось. Но Антонина Петровна оказалась права. Не нужно было мне ехать на Садовую. Нет там никого. Хотя нет! Я видела свет в окне… Или мне показалось… Баба Варя сказала, там никто не живёт.
Сомневаюсь, что Настя разбирает поток моих мыслей, я говорю сбивчиво, всё подряд, перескакиваю с пятого на десятое. Но она выхватывает из контекста нужное и резко обрывает меня:
— Говоришь, Баба Варя сказала? А если баба Варя лжёт?
Я смотрю на неё, хлопаю глазами и молчу.
— Что глядишь? — ухмыляется Настя. — Задумалась?
Блин… А ведь она права…
— Никому нельзя доверять, Даша! — говорит Настя, в точности повторяя мою мысль. — Все могут лгать. Или преследуя свою выгоду. Или потому что им так удобно. Или потому что боятся. Или потому что их попросили солгать. Я могу продолжать до бесконечности, — Настя опять обнимает себя за плечи. — Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь, но… — она наклоняется ко мне, словно хочет поведать страшную тайну, и вполголоса говорит, — если ты откуда-то ушла, что-то не сделала, потому что поверила чьим-то словам, вернись и ещё раз попробуй!
Я послушно киваю. Я согласна с ней.
У меня перед глазами стоит облезлое окно и свет, горящий в нём. За одиннадцать дней моего заточения у Карасёва я успела себя убедить, что в ту ночь на Садовой я ничего не видела. Мы с Толиком ехали на
Но теперь я вновь уверена, что видела в том окне электрический свет. И я полна решимости. Пусть мне опять суждено ошибиться, пусть окажется, что всё-таки баба Варя права, и в квартире никто не живёт, я поеду на Садовую и ещё раз постучу в её дверь…
Глава 79
На этом мы прощаемся. Время поджимает. Светка ждёт меня внизу и наверняка уже превратилась в сосульку, прыгает там у подъезда и матерится на французском.
Я благодарю Настю за мудрый совет, ещё раз соболезную её утрате и бегу вниз по ступеням.
Подруга караулит мой чемодан под козырьком второго подъезда. Она замёрзшая и злая. Переминается с ноги на ногу и, завидев меня, набрасывается с воплями:
— Ну, наконец-то, блин! Ты где была? Почему так долго!
— Прости. Задержалась, — говорю я, подбегая. Поехали скорей!
— Куда?
— На Садовую! Оставлю у тебя свой багаж! — подхватываю чемодан и киваю в сторону автобусной остановки. — Мне надо кое с чем разобраться…
— О, ладно! — соглашается Светка. — Я и сама собиралась позвать тебя к себе! Хочу познакомить тебя кое с кем…
Я слишком занята своими мыслями и не заостряю внимания на последней фразе.
А зря…
Потому что уже через сорок минут, оказавшись на пороге её квартиры, я буду жалеть, что пропустила эти слова мимо ушей.
Но это случится через сорок минут. А пока мы качаемся в полупустом троллейбусе, рисуем ногтями узоры на замёрзшем стекле и болтаем о разном.
Она спрашивает, почему я больше не живу на Центральной, и я рассказываю ей всё. Про чужую квартиру и Лару, про стопку квитанций с бабушкиной подписью и про найденный ключ от Садовой, про посылки от матери и про Полянского. Чего уж там, пусть знает.
Светка хлопает густо накрашенными ресницами и периодически издаёт нечленораздельное: "О, оу, оё…" и "Ни фига себе!"
— Почему сразу не рассказала? — спрашивает она. — Это же капец!
Что ей ответить? Не хотела ранить её нежную душу? Стыдилась? Была не готова говорить об этом? Не знаю… Не рассказала и всё.
Потом мы едем молча и через растаявшие пятнышки на окнах любуемся зимой.
— Дашка, ты прости меня за нашу последнюю встречу! Ладно? — будто между прочим говорит Светка. — Я наговорила тебе всякого, хотя сама была не права. Не знаю, как я вообще могла так поступить с мамой. Просто Женька казался мне таким красавчиком, таким взрослым, таким опытным. Любопытно мне стало, какой он, ну… в этом смысле. К тому же он так мне улыбался, шутил, подмигивал. Не устояла я, понимаешь?
Не понимаю… Но сейчас не хочу развивать эту тему.
— Проехали… — коротко бросаю в ответ, надеясь поскорее свернуть этот разговор.
— Нет, правда… — не унимается Светка. — У нас с ним в тот день последний раз было, клянусь! Я утром матери всё рассказала. Она, конечно, в шоке была, расплакалась. А Женька сразу ушёл. Благородным козлом оказался. Сказал, понимает, что виноват и потому должен уйти, дать моей матери время всё обдумать, успокоиться. Сейчас живёт в "Привокзальной", а мамка квартиру нам ищет. После случившегося она со мной-то неделю не разговаривала, а его тем более не простит…