Современная болгарская повесть
Шрифт:
— А я думала, вы на меня сердитесь.
— За что мне на вас сердиться?
— Почем я знаю? Иногда я говорю глупости. А Сашка говорит, что я сумасшедшая. Вы ее не знаете. Это моя подружка. Мы с ней давно дружим. Браслет и серьги — это ее. — Боясь, что не замечу, она обратила на них мое внимание. — Красивые?
— Красивые, — согласился я.
— Когда я сказала Сашке, что иду к вам, она прямо за голову схватилась, говорит — это безумие. Вам неприятно, что я пришла?
— А… нет-нет, — промямлил я.
Похоже, и ее смелость иссякла. Мы замолчали.
— Ведь
— Да, конечно, — подтвердил я, тоже не очень уверенно.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне плохо.
— Я и не думаю.
Мы снова замолчали. Когда же она взглянула на меня, в ее глазах можно было прочесть и мольбу, и какую-то отчаянную дерзость.
— Завтра премьера в Народном театре. Вы не могли бы пойти со мной?
Я не знал, что и ответить. Получи я такое приглашение там, в скверике, когда мы играли втроем, я, может, и согласился бы не задумываясь. Но теперь… Перемена, происшедшая с Эми, меня смущала.
— Наверное, у вас есть знакомый актер и он достал вам билеты?
Я злился на собственную глупость — сам не заметил, как начал говорить с ней на «вы», да и вопрос мой звучал нелепо.
— Нет у меня никакого актера. Вчера целый день простояла в очереди за билетом.
— Мне очень жаль, Эми. — Я с трудом взял себя в руки и снова перешел на «ты». — Лучше пойди в театр со своей Сашкой. Завтра вечером я занят.
Она продолжала настаивать, готовая вот-вот заплакать.
— Я достану билеты на другой вечер, когда вы свободны…
Нарочито веселым топом я предложил иное решение вопроса.
— Знаешь, что мы сделаем? Как-нибудь в воскресное утро пойдем в кукольный театр. И дочку мою возьмем о собой.
Эми молчала. Затем взглянула на меня и усмехнулась. Это была совсем особенная усмешка. Было в ней и сожаление, и снисходительность, и какая-то житейская многоопытность, очень меня смущавшая. Вот уж не предполагал, что девушка в семнадцать лет может так усмехаться.
— Терпеть не могу кукольный театр. Предпочитаю живых людей. И все же Сашка была права.
— В чем же?
— Она говорила, что вы не пойдете со мной на премьеру.
— Очень жаль, Эми, но я действительно занят.
Разумеется, я лгал. Просто я боялся, что премьера любовной драмы, которую сама для себя сочинила Эми, с треском провалится или, что еще страшнее, превратится в жалкий фарс. Отдавая должное прекрасному чувству любви, я тем не менее сторонник теории, согласно которой всему свое место и время.
— Извините, что я отняла у вас столько времени, — холодно произнесла Эми тоном хорошо воспитанной дамы и направилась к выходу.
Я проводил ее до дверей. Когда тонкие каблучки застучали по лестнице, дочка спросила:
— Почему тетя Эми такая грустная?
— Она не грустная. Она озабоченная, ведь ей предстоят очень трудные экзамены, — успокоил я ребенка.
— Я хочу, чтобы водяной и меня превратил в принцессу.
Я потрепал ее каштановые волосы.
— Не всегда приятно
2
Тетя Эми больше не приходила в наш скверик. Водяной уехал в заграничную командировку. И мы с дочкой чувствовали себя одинокими. Конец весны был дождливым и холодным. Лето наступило неожиданно. Начались вдруг жаркие дни и душные вечера.
За неделю до отъезда на море мы увидели нашу Эми и ее нового приятеля. У живой изгороди скверика стоял зеленый мотороллер. На нем красовался юноша с нежным, почти девичьим лицом, в ослепительно белой рубашке и небрежно покуривал. Взгляд у него был мечтательный и одновременно презрительный. Нечто среднее между ангельской надменностью и учтивым нахальством. Не знаю почему, но подобные самоуверенные молодые люди меня раздражают. Может быть, это непременное свойство зрелого возраста…
По тротуару бежала Эми, совсем по-девчоночьи подскакивая на одной ножке и размахивая спортивной сумкой. Белое платье развевалось вокруг ее стройных ног. Не было никаких украшений, не было сложной прически, она совсем не походила на принцессу, но зато улыбка ее мощностью в тысячу ватт излучала счастье и молодость.
Дочка кинулась к ней. Эми подхватила девочку, закружила, поцеловала, холодно кивнула мне и ловко вскочила на заднее сиденье мотороллера. Руки ее обхватили ослепительно белую рубашку, она нежно прижалась щекой к спине своего надменного ангела и чему-то улыбнулась. Мотор гудел, словно рассерженный жук. Держа сигарету в зубах, приятель Эми уверенно повел машину.
Дочь в немом восхищении глядела им вслед. Я же почувствовал, что волна моей неприязни к моторизованному кавалеру стала на два балла больше. Вероятно, так выглядит ревность. Впервые я заметил, что начинаю стареть…
3
В конторе нас было шесть душ. Четыре угла и тесное пространство между ними заставлено столами. Единственное окно не в состоянии ни осветить, ни проветрить комнату. Воздух пропитан запахом нечищенных пепельниц и старых книг. Теснота создавала не только гигиенические неудобства.
Любой клиент, идя к адвокату, разумеется, вправе желать, чтобы его дело не разглашали, чтобы оно не превратилось в достояние всего квартала. Представляете, как трудно этого достигнуть, если в комнате, кроме тебя, еще пять адвокатов и подобающее число доверителей.
Я испытал это на себе, когда осенью в контору зашла Эми.
В это время я беседовал со склеротичным стариком, видимо считавшим, что я обладаю сверхъестественными способностями и могу доказать суду, что двадцать четыре года назад он был не предпринимателем, а строительным рабочим и потому, мол, имеет право на пенсию. Третий раз я втолковывал ему, что доказать такое невозможно.
Я не заметил, как открылась дверь. Просто почувствовал, что все пятеро моих коллег уставились на меня. Я поднял голову.