Современная болгарская повесть
Шрифт:
— Да.
— Хорошо. Я ее отблагодарю. Можно идти?
— Иди.
Боби вышел. Мы с Каменом остались одни. И мой приятель вдруг заговорил совершенно иным тоном, в котором чувствовались озабоченность и грусть.
— Слушай, великий психолог, можешь ты мне объяснить, откуда у этого юнца столько злости?
Я не знал, что ответить. Я смотрел в окно. Боби вышел из здания милиции. Эми порывисто бросилась к нему. Он холодно спросил ее о чем-то. Она, волнуясь, раскрыла сумочку, подала ему сигареты и спички. Боби закурил, бросил спичку, сунул коробку себе в карман и зашагал по тротуару. Девушка покорно
6
Прошло больше педели. Серый поток будней катился и тащил меня за собой в привычно напряженном темпе — развод, два мелких дела о разделе имущества да еще один малоинтересный жилищный вопрос. Я словно плыл по течению, не заходя глубине, чем это было необходимо, чтобы дело шло хорошо. Вечером, когда кончались приемные часы, я закрывал двери адвокатской конторы и оставлял за ними чужие заботы. Встречался с приятелями, ходил в кино или сидел дома.
Я имею обыкновение рассказывать жене наиболее интересные случаи из моей юридической практики. Но тут я сделал для себя открытие: почему-то избегал рассказывать ей о Боби, о моей с ним встрече в милиции. Вообще я замечал, что у памяти есть своеобразный фотоэлемент, который фиксирует кадры самопроизвольно. Иногда он запечатлевает на своей пленке такие моменты, в которых нет ничего особенного, и потам бывает трудно объяснить, почему именно они зафиксированы в твоей памяти. Так, например, мой первый процесс, в котором я участвовал как стажер-адвокат, был по делу об убийстве. Я очень волновался от сознания, что должен буду разговаривать с настоящим убийцей. Им оказался какой-то извращенный тип, безликий и невзрачный, который преднамеренно и хладнокровно отравил свою жену лишь потому, что подозревал ее в измене. За предумышленное убийство его приговорили к расстрелу. Потом, как ни старался, я не мог вспомнить его лица, зато очень хорошо запомнилась его левая рука (почему-то не правая, которой он подсыпал своей жертве яд), а именно левая, на среднем и указательном пальцах которой были совсем одинаковые белые пятнышки на ногтях — в форме собачьей головы.
Что касается моей встречи с Боби, то здесь память любезно предлагала мне один и тот же кадр: я протягиваю ему руку и при этом улыбаюсь вполне дружелюбно, а он не принимает моей руки и презрительно оглядывает меня с головы до ног. Ясно, такая фотография не может украсить альбом приятных воспоминаний. Мое самолюбие было уязвлено, и довольно глубоко. Я старался заглушить это чувство доводами, что, мол, надо быть снисходительнее к проявлениям юношеской самоуверенности, что со временем Боби поймет мое доброе намерение и ему будет стыдно. Но это мало утешало. Я не мог избавиться от мысли, что мы с Каменом ошибаемся. И мое плохое предчувствие подтвердилось раньше и страшнее, — чем я мог предполагать.
Однажды Камен позвонил мне.
— Твой Боби исчез.
— Что? Как это исчез? — переспросил я в замешательстве.
— Извини меня за откровенность, но ты провалился как психолог.
— Да говори ты серьезно. Мне сейчас не до шуток.
— Какие шутки! Ведь ты, надеюсь, не шутки ради занимался психологическими
— Камен, прошу тебя! — Я скорее злился, чем просил. — Скажи наконец, что случилось?
— Успокойся, сейчас все расскажу. Мы поймали еще одного из этой шайки. Я хотел устроить очную ставку с Боби. Послал повестку. Но оказывается, он вообще не появлялся дома. Родители его были даже неприятно поражены тем, как мы его отпустили под залог. Они рассчитывали, что мы его исправим. Ну пак, тебя не возмущает их легкомысленное отношение к сложной проблеме роста преступности среди молодежи?
Я чувствовал, Камен меня заводит. Но у меня не было желания принимать вызов. Он оставался верен себе: любил делать обобщения и во всем видеть проблемы.
— И что же теперь? — спросил я.
— Ну, сам понимаешь. Надеюсь, через несколько дней его отыщут, но залог, внесенный девушкой, будет конфискован.
— Да, неприятно, — пробормотал я.
— Послушай, а ты не сможешь предпринять кое-что?
— Что именно?
— Ведь его связывают нежные чувства с этой девушкой. Она может знать, где он.
Я замолчал. Это поручение было мне не по душе. Ведь я как-никак адвокат. Мне казалось, что я злоупотреблю доверием Эми, узнав через нее, где ее любимый. Даже утешительная мысль, что это для его же блага, не могла возбудить во мне энтузиазма. Камеи словно прочел эти мои сомнения:
— Твой гражданский долг, товарищ…
— Да, мой гражданский долг…
— Не забывай, что ты служитель правосудия.
— Нечего меня агитировать. Сделаю, что смогу.
— Ночь я дежурю. Можешь мне звонить.
— Ты предлагаешь идти к ней сейчас?
— А когда же?
Я повесил трубку. Пообещал жене пойти вместе с ней и дочкой в гости… Я начал бриться нарочно медленно. Никак не мог решить, что мне делать…
— Мы уже готовы, — донесся до меня голос жены через дверь ванной. — Ты идешь?
— Идите одни, — отвечал я, продолжая бриться.
— А ты что, не пойдешь?
— У меня дела.
— Почему же ты тогда бреешься?
Трудно было что-либо противопоставить этой железной логике.
— Бреюсь потому, что я не поп и не обязан носить бороду.
— А почему ты нервничаешь?
— Папа, ты же обещал, — обиженно ныла дочка.
— Я никому не обещал носить бороду. Дайте мне спокойно побриться. Если успею, приду.
— Это Камен звонил?
— Камен.
— Ты с ним идешь? — Вопрос жены имел следующий подтекст: «Ты с ним будешь пить?»
Я решил дать исчерпывающий ответ:
— Кроме того, что Камен — мой приятель, он еще и следователь. И звонил он мне по делу. И еще одна деталь: этой ночью он дежурит.
На этом разговор через дверь прекратился. Дочка, воспользовавшись моим невыгодным положением, заказала:
— Увидишь резинку, купи мне.
Она буквально преследовала меня этими жевательными резинками, которые я все забывал купить.
Наконец мои женщины удалились.
Приведя себя в порядок, я отправился к Эми. Я приходил к ним в дом впервые. Эми была одна. Она пригласила меня в комнату. Мы сидели в гостиной, заставленной старой тяжелой мебелью.
«Неважная реклама для фабрики, где работает ее отец, — подумал я и тут же признался себе в собственной глупости. — Не за тем же ты пришел, чтобы мудрствовать…»