Современная болгарская повесть
Шрифт:
Приятель посмотрел на меня хмуро.
— А ты обладаешь таким профессионально приобретенным недостатком, как, например, преступный оптимизм. Сам-то ты уверен ли в том, что говоришь?
Я не был уверен, но упорно защищал свой тезис.
— Я давно заметил, что профессия накладывает на человека свой отпечаток. Подумай сам. Мы с тобой имеем дело с отщепенцами. Такого рода занятия не могут не вызывать черные мысли. Иметь запас жизненного оптимизма здесь не помешает.
— Хватит парить в небесах абстракций. Давай спустимся на землю, поговорим
— А ты что предлагаешь? Послать его на Черноморское побережье, чтобы отдохнул после нервного потрясения?
— Хватит шутить. Можешь ты отпустить его на поруки?
— О, наконец-то совершенно конкретный вопрос. А почему я должен его отпустить? Что, у него малые детки? Мне кажется, чем больше у него будет времени поразмышлять в одиночестве, тем для него будет лучше. И я не понимаю, почему ты настаиваешь на его освобождении?
Действительно, почему я настаивал? Может, мной руководило тщеславное желание сообщить Эми, что я добился его освобождения, и увидеть в ее глазах немой восторг, или что-нибудь еще… Во всяком случае, я настаивал.
— Ты знаешь мою теорию, что преступник, убежденный в несправедливости, опаснее ненаказанного преступника.
— О наказании пока не было речи. А предварительное заключение ему зачтется.
— Ты сам признаешь, что тебе здесь не все ясно. Так будем внимательны.
— И как же ты себе представляешь эту внимательность?
— Имей в виду, этот юнец оказал сопротивление милиции при задержании. Это усугубляет его вину.
Наш затянувшийся спор шел по сложной спирали. Выдвигалось много «за» и «против». Наконец мне удалось убедить Камена, так мне показалось. Он обещал доложить прокурору. Я знал, что этого достаточно.
Дома, не успел я закрыть за собой дверь, зазвонил телефон. Жена педантично отметила:
— Четвертый раз.
Прежде чем снять трубку, я сказал ей:
— Я тебе все объясню. Случай очень интересный.
В эту минуту у меня в голове мелькнула мысль — как часто чужие неприятности превращаются для нас в интересные или скучные случаи. На проводе была Эми. Она чуть не вскрикнула от радости, когда я сообщил ей, что Боби освободят под залог. Я отметил про себя, что разговариваю с ней таким небрежным и самоуверенным тоном, словно достаточно мне шевельнуть мизинцем, чтобы достичь всего, чего захочу. Из телефонной трубки на меня хлынул теплый поток благодарности, и я утопал в нем, жмурясь от удовольствия.
— А что это за залог? — спросила Эми, когда поток иссяк. — Я должна за него поручиться или кто-нибудь другой?
Я восхитился ее самоотверженностью.
— Нет. Просто надо внести некоторую сумму, ее определит прокурор. Думаю, не больше ста левов.
— Сто левов? — В теплом потоке появилась холодная, тревожная струя.
— Да. Не больше. А что?
— Нет, ничего. Я достану.
Еще несколько слов благодарности, и она повесила трубку.
4
Утро
У трамвайной остановки меня догнал отец Эми. Мне показалось, что я узнал бы его, даже если б он не представился. Он был немногим старше меня, высокий, крупный и неожиданно стеснительный. Ему бы поговорить со мной, но если я спешу… Очень нужно поговорить, для того он и шел ко мне, а увидя, поспешил догнать…
Мы остановились на бульваре. Показался мой трамвай.
Эмин отец говорил сбивчиво: работал столяром на мебельной фабрике и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Кроме Эмилии, у них других детей нет, хотели мальчика, да не решились. А с девочками всегда труднее…
Когда прошел и второй трамвай, я начал нервничать. Пытался осторожно выяснить, чего он, собственно, хочет — спешу, мол, на работу.
Он принялся извиняться, что вынуждает меня опаздывать. Он и сам опаздывает, но надеется как-нибудь уладить. А если и не уладит, сейчас это уже не важно — все так запуталось… Он бы хотел что-нибудь знать о Борисе Йорданове Тодорове.
— Но я его тоже не знаю, — отвечал я.
— И вы не знаете? Странно, очень странно. Эмилия проплакала всю ночь. Она хочет, чтобы я дал ей сто левов. Раньше она никогда денег не просила. Я бы дал. Не бог знает сколько… сто левов. Но жена против. «Зачем, — говорит, — нам вызволять какого-то бандита из тюрьмы?» Она такая… Немного невыдержанная. Вся изнервничалась. А Эмилия, я еще не видел, чтобы она так плакала. Выходит, мы губим ее жизнь. За сто левов? Да мы для своего единственного ребенка, как говорится, готовы все отдать. Но не в этом дело. Кто этот парень? Его все равно осудят?
— Вероятно, осудят, хотя не думаю, что слишком строго. Можно рассчитывать на условную судимость.
Он посмотрел на меня беспомощно.
— Но если его все равно осудят, почему Эмилия так настаивает…
Я не знал, что сказать. Я невольно представлял себя на его месте.
Мне не трудно было войти в его положение. У меня тоже есть дочь. В один прекрасный день она придет ко мне и будет просить внести залог для освобождения из-под стражи какого-то ее приятеля, мне совершенно незнакомого. Ужас! Не отличаясь суеверием, я все же поискал глазами дерево, чтобы по нему постучать. Рядом росла акация…
— Что вы мне посоветуете? — спрашивал он меня. — Дать ей деньги? Ведь молодые так легкомысленны. А если между ними что-нибудь серьезное? Эмилия ничего не рассказывает.
Что я мог посоветовать? Для него внесение залога было равносильно согласию на помолвку. Может, молодые люди действительно любят друг друга?.. Я уже не считал трамваи, которые пропускал. Но только ли проявлением легкомыслия была кража машины?.. Я попытался дать уклончивый совет:
— Эти деньги не пропадут. Вы сможете их затребовать после рассмотрения дела.