Современная идиллия. Книга 1.
Шрифт:
– Зубы-то у вас какие! – удивилась Фаинушка.
– И зубы есть… и брюхо, и зубы… только на какой предмет?
Очищенный обиделся: ему показалось, что Разноцветов ропщет.
– Ах, Никифор Мосеич! как это вы так! Зубы от бога, а вы: на какой предмет!!
– Вот это самое я и говорю. Зубами грызть надо, а ежели зря ими щелкать – что толку! То же самое и насчет брюха: коли в ем корка сухая болтается – ни красы в ем, ни радости… так, мешок!
Разноцветов перекусил другую баранку и замолчал. Молчали и мы. Фаинушка закрыла глазки от утомления и жалась к Глумову; меняло жадно впился глазами в хозяина и, казалось,
– А по-моему, хозяинушко, начальство слабенько за вами присматривает, – вновь начал Очищенный, – кабы оно построже вас подтянуло, так и процветание давно бы явилось.
– И начальство у нас бывало всякое, – ответил Разноцветов, – иной начальник мерами кротости донимал, другой – строгостью. Было у нас разговору! Отчего у вас фабрик-заводов нет? отчего гостиный двор не выстроен? отчего пожарной трубы исправной нет? каланчи? мостовых? фонарей?.. Ах, варвары, мол, вы!
– Так неужто ж только на этом одном благие начинания и кончились?
– Кабы кончились! А то месяц дадут дыхнуть, и опять за свое: отчего фабрик-заводов нет? Отчего площадь немощеная стоит?.. Ах, растакие, мол, вы варвары!
Разноцветов перекусил третью баранку, опрокинул чашку, положил на дно крохотный огрызок сахара и грузно снялся со скамейки.
– Прощенья просим! За чай, за сахар! – поблагодарил он и хотел уже удалиться, как вдруг что-то вспомнил и совсем уже ожесточился.
– Да вы откелева сами-то будете? – спросил он строго.
– Из Петербурга, – ответил Глумов за всех.
– Проездом, значит?
– Нет, так… посмотреть захотелось… Сведения кой-какие собрать…
– Чего собирать-то?..
– Ну, вот, например, нравы… Промыслов, вы говорите, у вас нет, так, вероятно, есть нравы… Песни подблюдные, свадебные, хороводные, обычаи, сказки, предания… В иных местах вот браки "уводом" совершаются…
– Может, у вас об Мамелфе Тимофеевне какой-нибудь вариант есть, – пояснил я, – или вот нет ли слепенького певца…
Но Разноцветов серьезно рассматривал нас и неодобрительно качал головой.
– А пачпорты у вас есть?
"Вот оно… начинается!" – мелькнуло у меня в голове.
– Есть паспорты, – ответил Глумов.
Хозяин словно преобразился. Лицо у него сделалось суровое, голос резкий, сухой.
– То-то, – сказал он почти начальственно, – ноне с этим строго. Коли кто куда приехал, должен дело за собой объявить. А коли кто зря ездит – руки к лопаткам и в холодную!
Он ушел, а мы остались погруженные в раздумье. В самом деле, ведь мы и не подумали, что прежде всего нужно дело за собой объявить. Какое дело? Ежели объявить, что собираем статистику, – никто не поверит. Скажут: какая в Корчеве статистика? Корчева как Корчева. Фабрик-заводов нет, каланчи нет, мостовых нет, гостиного двора нет, а все остальное – обыкновенно, как в прочих местах. Да и компания слишком велика для статистики собралась. Зачем, например, попала сюда 1-й гильдии купчиха Стегнушкина? к чему понадобился меняло?
Ежели объявить: путешествуем, только и всего – пожалуй, и еще несообразнее покажется. Спросят: для чего путешествуем? и так как мы никакого другого ответа дать не можем, кроме: путешествуем! – то и опять спросят: для чего путешествуем? И будут спрашивать дотоле, покуда мы сами не отдадим себя в руки правосудия.
Ежели сказать, что
Господи! хоть бы развязка поскорее! в "холодную" так в "холодную"! Сколько лет прожили, никогда в "холодной" не бывали – надо же когда-нибудь!
Положение было трагическое. К счастью, я вспомнил, что верстах в тридцати от Корчевы стоит усадьба Проплеванная, к которой я как будто имею некоторое касательство. Дремлет теперь Проплеванная, забытая, сброшенная, заглохшая, дремлет и не подозревает, что владелец ее в эту минуту сидит в Корчеве, былины собирает, подблюдные песни слушает…
– Да просто скажем, что Фаина Егоровна сторговала у меня Проплеванную! – предложил я.
Глумов подозрительно взглянул па меня. Очевидно, у него мелькнула в голове мысль, не задумал ли я, пользуясь сим случаем, сюрпризом спустить Фаинушке свою дедину и отчину? Фаинушка тоже изумилась, словно и у ней что-то закружилось в головке; а что касается до "нашего собственного корреспондента", то он прямо воскликнул:
– Вот так ловко!
Разумеется, я без труда оправдался, объяснив, что ни задатка, ни запродажной расписки – ничего не требую. Что, конечно, я готов продать Проплеванную всякому, кто заблагорассудит сделать из нее увеселительную резиденцию, но к насильству даже в этом случае прибегать не намерен. Выслушавши это, все успокоились и признали мой проект весьма целесообразным. Поэтому условились так: сначала мы скажем, что приехали для осмотра Проплеванной, а потом опять юркнем на пароход, как будто не сошлись в цене.
Но покуда мы толковали, снова пришел хозяин и на этот раз объявил, что нас без потери времени требуют в полицейское управление.
Разумеется, мы с радостью поспешили на приглашение.
XVII
Дело обошлось очень мило и просто.
Ни исправника, ни помощника его в городе не было. Нас принял непременный член, ветхий старичок, по имени Пантелей Егорыч, и сейчас же предупредительно посадил.
– Ах, господа, господа!
Он качал головой и смотрел на нас – впрочем, не столько укоризненно, сколько жалеючи. Как будто говорил: какие большие выросли, а самых простых вещей не знаете! Мы сидели и ждали.
– Знаете, какие нынче времена, а что делаете! – произнес он, все больше и больше проникаясь состраданием.
Дело происходило в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял стол, покрытый зеленым сукном; в углу – другой стол поменьше, за которым, над кипой бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами, за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.