Современная идиллия. Книга 1.
Шрифт:
– Михал Михалыч! посмотрите… там! – обратился Пантелей Егорыч к секретарю.
Секретарь направился к перегородке, приотворил дверь, заглянул в канцелярию и доложил, что никого за дверьми нет, все при деле. С своей стороны, Пантелей Егорыч приподнял сукно и заглянул, нет ли кого под столом.
– Ну зачем? – начал он, удостоверившись, что никого нет. – Ну, что такое Корчева? А между тем себя подвергаете, а нас подводите… ах, господа, господа!
Мы продолжали молчать. Не то чтобы мы не понимали, а оправдательных слов не могли отыскать.
– Знаете, какие нынче
– Но что же мы… – заикнулся было Глумов.
– Знаю, что ничего, – перебил Пантелей Егорыч, – и вы ничего, и я ничего, и все ничего… Об Вздошникове слыхали? ах, господа, господа!
– Да уж простите нас ради Христа! – решился я покончить все сразу.
– Что меня просите! Бог может простить или не простить, а я что! Ну, скажите на милость, зачем? С какою целью? почему? Какую такую сладость вы надеялись в нашей Корчеве найти?
– Но ведь, кажется, паспорты у нас в исправности? – опять вступился Глумов.
– И паспорты. Что такое паспорты? Паспорты всегда и у всех в исправности! Вот намеднись. Тоже по базару человек ходит. Есть паспорт? – есть! Смотрим: с иголочки! – Ну, с богом. А спустя неделю оказывается, что этого самого человека уж три года ищут. А он, между прочим, у нас по базару ходил, и мы его у себя, как и путного, прописали. Да.
– Но ведь из одиночного случая нельзя же заключать…
– И это я знаю. Да разве я заключаю? Я рад бы радостью, только вот… Вздошников! И Корчева тоже. Ну, что такое? зачем именно Корчева? Промыслов нет, торговли нет, произведений нет… разве что собор! Так и собор в Кимре лучше! Михал Михалыч! что это такое?
Михал Михалыч осклабился.
– Это так точно-с, – пошутил он, – даже рыба, и та во весь опор мимо Корчевы мчится. В Твери или в Кимре ее ловят, а у нас – не приспособились.
– Ничего у нас нет, а вы – рискуете! И себя подвергаете, и нас подводите!
– Может быть, господам отдохнуть захотелось? – вступился за нас секретарь.
– И отдохнуть… отчего бы на пароходе не отдохнуть? Плыли бы себе да плыли. Ну, в Калязине бы высадились – там мощи, монастырь. Или в Угличе – там домик Дмитрия-царевича… А Корчева… что такое? какая тому причина?
К великому моему ужасу, Глумов забыл об нашем уговоре насчет Проплеванной и вдруг брякнул:
– Да просто полюбопытствовать.
– А я об чем же говорю! Почему? как? Ежели есть причина – любопытствуйте! а коли нет причины… право, уж и не знаю! Ведь я это не от себя… мне что! По-моему, чем больше любопытствующих, тем лучше! Но времена нынче… и притом Вздошников!
– Да кто же наконец этот Вздошников? что это за сила такая? – полюбопытствовал я.
– Да так… Вздошников, – только и всего.
Он постепенно все больше и больше волновался и наконец начал ходить взад и вперед по комнате.
– Как мне теперича поступить? – произнес он, останавливаясь против меня.
– Право, Пантелей Егорыч, мы ничего…
– Знаю я, что ничего. До сих пор – ничего, а завтра может быть – чего! На
Очевидно, что "Корчева" у него колом в горле застряла, и никак он не мог ее проглотить.
– Пантелей Егорыч! да ведь мы только на денек. Посмотрим достопримечательности, и опять в путь.
– Какие такие достопримечательности?
– Собор, например.
– Собор? ну, собор… положим. Это похвально.
– Еще сказывали нам, что в Корчеве ста семи лет старичок живет.
– Ну, и старичок… пожалуй! Старость уважать – это…
– Может быть, и еще что-нибудь найдется…
– Что вы! что вы! ничего у нас нет! – заговорил он быстро, словно боялся, чтоб и в самом деле чего не нашлось.
– У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно… в роде как perpetuum mobile [25] , – подсказал секретарь. – Сам выдумал.
25
Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной истории. Я и сам отлично понимаю, что никаких писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. М. E. Салтыкова-Щедрина.)
– Нечего, нечего смотреть. Только время терять да праздность поощрять! – зачастил Пантелей Егорыч. – Так вот что, господа! встаньте вы завтра пораньше, сходите в собор, помолитесь, потом, пожалуй, старичка навестите, – а там и с богом.
– Пантелей Егорыч! позвольте perpetuum mobile посмотреть!
– Вот вы какие! И охота вам, Михал Михалыч, смущать! Ах, господа, господа! И что такое вам вздумалось! В дождик, в сырость, в слякоть… какая причина? Вот если б господин исправник был в городе – тогда точно… Он имеет на этот предмет полномочия, а я…
Он имел доброе сердце и просвещенный ум, но был беден и дорожил жалованьем. Впоследствии мы узнали, что и у исправника, и у его помощника тоже были добрые сердца и просвещенные умы, но и они дорожили жалованьем. И все корчевские чиновники вообще. Добрые сердца говорили им: оставь! а жалованье подсказывало: как бы чего из этого не вышло!
Вечное движение.
– Пантелей Егорыч! деточки у вас есть? – спросил Глумов, вдруг проникаясь жалостью.
– То-то… шесть дочерей. Невесты.
– Так мы завтра… чем свет…
– Ах, что вы! я ведь не к тому… – вдруг застыдился он. – Отчего же не посмотреть – посмотрите!
– Нет, уж что же, ежели…
– Ах нет, я не в том смысле! У нас ведь традиции… мы помним!.. Да, было времечко, было! Собор, старичка… ну, пожалуй, perpetuum mobile… Только вот задерживаться лишнее время… Ведь паспорты у них в исправности, Михал Михалыч? как вы скажете… а?
– Вполне-с.
– Ну, что ж, и с богом. Вы не подумайте… Прежде у нас и в заводе не было паспорты спрашивать, да, признаться, и не у кого было – все свои. Никто из чужих к нам не ездил… А нынче вот – ездят!