Современная нидерландская новелла

Коллектив авторов

— У меня есть перочинный ножик.

— Это то, что надо. С ним я точно справлюсь. — Он снова встал в лодке и просунул пальцы в щель. — Теперь просто не может не получиться. Давайте сюда.

— Ага, поехали. Но будьте осторожны. Это реликвия.

В мыслях своих он вознамерился обязательно отблагодарить незнакомца.

— Опускайте. — Он вдруг смутился из-за сильного эха, которое разнеслось под мостом. Нож упал ему прямо в руки, а сам он чуть не свалился в воду. — Поймал!

Это был старинный, с медными заклепками нож со штопором и еще чем-то вроде отвертки. Само лезвие было остро наточено и блестело. Он попытался разрезать веревку прямо возле узла, но материал оказался слишком жестким, и когда он резанул сильнее, то обнаружил, что под верхним слоем находилась еще тонкая стальная нить. Он попробовал еще и почувствовал, как железо заскрежетало о железо. Даже искры брызнули. Он резанул изо всех сил — веревка

оборвалась, и рукоятка ножа треснула пополам. Лодку поволокло течением, а он лихорадочно пытался закрыть нож. Но как ни старался, нож сохранял У-образную форму. Вещь была загублена. И это он ее сломал. Лицо пылало огнем, он схватился за весла и развернул лодку по течению. Придется заплатить. Он старательно греб и выскользнул из-под моста. Мужчина стоял в ожидании на другой стороне, но, завидев его, перешел на эту. Он оказался почтальоном.

— Доброе утро! — закричал он и помахал рукой.

— Вам того же. Ну, как?

— Видите ли… — Он греб одним веслом, и поэтому лодка кружила на месте. — Дело в том… Понимаете ли, э-э… ваш нож.

— Бросайте его сюда.

Почтальон сдвинул фуражку на затылок и раскинул руки, будто собирался ловить по меньшей мере ящик. И он бросил.

— Зараза! — Почтальон смотрел на то, что он поймал. — Мой нож! Ты сломал его, папаша!

— Я вам все возмещу. В моей веревке оказалась железная нить. — В доказательство он указал на обрывок голубого шнура, который все еще торчал на носу лодки. — Я ведь не знал… честное слово. Но я вам все возмещу!

— Это ж надо. — Почтальон оглянулся по сторонам, будто ища поддержки, но кругом не было ни души, лишь слышалось, как барабанил дождь по бревенчатому настилу моста, шлепал по воде, шелестел в траве и в высоком камыше, который рос вдоль берегов. — Это семейная реликвия. Теперь ее осталось только выбросить. Она вряд ли куда пригодится. — Почтальон тоже пытался закрыть нож, но и ему это не удавалось. — Три поколения работали этим ножом. Резали им. А потом является какой-то тип и за пять минут его ломает, — бормотал почтальон.

Он между тем достал свое портмоне и открыл его.

— Поверьте, я очень сожалею. — Его голос прошелся над водой. — Вот! Здесь десять гульденов.

Он зажал бумажку губами, закрыл кошелек и взялся за весла.

— Десять! Ты совсем рехнулся, дядя! — Почтальон прямо задохнулся от возмущения и снова обернулся в сторону невидимых зрителей.

Он хотел было подгрести к мосту, но что-то остановило его, и течение тихо относило лодку все дальше. Его охватило раздражение. Если этот человек будет продолжать в том же духе, он уедет. Хотя теперь он не сможет вернуться на лодочную станцию, потому что надо будет снова проплыть под мостом, а ведь есть же типы, которые и с моста не побоятся спрыгнуть, даже рискуя перевернуть лодку; между тем он все продолжал кружить на месте, дрожа от холода. Кстати, он все равно уже опоздал вовремя открыть магазин. Он испугался. Такого с ним еще никогда не случалось.

— Сто! — закричал почтальон. — Мне нужно сто и ни центом меньше. Нож — это память. А к тому же антикварная редкость. Хотя здесь уже деньгами не поможешь.

— Вы можете его еще починить.

Он вдруг успокоился. Разговор начинал напоминать торг, и он почувствовал себя гораздо уверенней, потому что в таких делах он собаку съел.

— Починить нельзя, менеер. Это ведь не просто ножик. Это память, которую вы поломали. А ее никогда не починишь.

— Вы преувеличиваете. Берите десять, а то вообще ничего не получите.

Старая песня, сотни раз он слышал ее от покупателей, которые уже дома обнаруживали какой-нибудь брак и потом приходили вымогать компенсацию. Плач по сервизам — так называли это его коллеги. Сам ты при этом делал только одно: пожимал плечами и отдавался насущным заботам дня. Конечно, иной раз и продашь вещицу с изъяном, но почему убытки должен всегда нести продавец?

— Вы заплатите мне сто гульденов, иначе вам от меня так просто не отделаться.

— Значит, не получите ничего.

Он опустил весла в воду и начал грести. С каждым гребком мост уходил все дальше и дальше, а вместе с мостом и разъяренный письмоносец. Надо все-таки поскорее причалить к берегу, так как пальто промокло, но, как ни странно, холода он не чувствовал, он даже почти согрелся — это оттого, что разозлился. И оттого, что все время двигался.

Мост уже почти исчез из виду. И почтальона различить было невозможно. Он не мог даже рассмотреть, стоял ли тот еще на мосту. Он опустил весла, чтобы немного отдохнуть, и оглянулся по сторонам. Сплошные поля, насколько хватало глаз. Ни деревни, ни колокольни, ни даже хутора не виднелось среди безбрежной зеленой равнины в дождевой поволоке, которая на самом горизонте сливались с крутым серым небом. Богом забытый край. Он повернулся: канал прямой линией уходил в бесконечность. Никогда не бывал

он так далеко от дома. Он козырьком приложил руку к глазам и посмотрел в направлении подъемного моста. Пропал из виду. Это, конечно, ветер так гонит его лодку. И еще течение. Может, надо было грести против течения? Впрочем, его на это не хватило бы. Только сейчас он почувствовал, как горят ладони. Скоро он натрет мозоли, что совершенно непозволительно для торговца фарфором и тонким стеклом. К своим рукам он должен относиться столь же бережно, как пианист. Неужели тут поблизости нет ни одной дороги? Он снова огляделся в поисках хоть какой-нибудь движущейся точки, но все было недвижно в этом просторе. Ни единой живой твари. Местность просматривалась насквозь. Канал как будто лежал чуть выше уровня земли и был ограничен двумя узкими дамбами, которые возвышались над водой едва ли на ладонь. Он слегка привстал в лодке. Вдоль дамбы тянулась еле заметная дорожка. Для телеги она была слишком узка, разве что для пешехода. Или велосипедиста. Велосипедист приближался к нему с той же стороны, откуда прибыл он сам. Силуэт медленно увеличивался. Честно говоря, у него отлегло от сердца, когда он увидел живое существо в этой промозглой бесконечности. Велосипедист — значит, дорога куда-то ведет. Скорей всего, он доберется до какой-нибудь деревни и сядет там на автобус. А потом уже из своего магазина позвонит на лодочную станцию. Не его вина, что так вышло; со станции наверняка пришлют катер, который отбуксирует лодку назад. Он посмотрел на часы и приложил их к уху. Стоят. Неужели он забыл их завести? Очень на него похоже. Он попытался сделать это сейчас, но завод не работал. Наверное, он ударил часы обо что-то, сам того не заметив. Или в них попала вода. Они вовсе не были такими дорогими, как казались со своей отделкой под золото и солидным браслетом. Он вновь взялся за весла, вознамерившись грести к берегу. Но внезапно выпустил их из рук. Велосипедист. Как он, однако, похож на почтальона! Да нет, не может быть… Почему не может? Ему просто везет на подобных зануд. К тому же они еще и мстительные. Как правило, с трудом мирятся с уже свершившимися фактами. Но неужели почтальон ехал в этакую даль из-за какого-то старого ножа? Только чтобы догнать его? Ему стало не по себе. Слышишь же иногда о совершенно безумных выходках людей, от которых никто и не ожидал, что они… Ну, как бы то ни было, тут, посреди канала, он в безопасности, а если этот тип вздумает что-нибудь предпринять, он наляжет на весла. Он тоже не лыком шит: как-никак отец четырех детей, один из которых уже студент, и толковый делец с весьма приличным магазином о трех витринах.

Впрочем, есть на свете и другие почтальоны, носящие форменные фуражки!

— Эй! Не думайте, что вы от меня смылись, — прозвучало над водой.

Почтальон жал на педали и быстро приближался.

Значит, все-таки тот самый. Он отплыл на середину узкого канала. Только не суетиться. Почтальон поравнялся с ним и слез с велосипеда. Видимо, он совсем выбился из сил, поэтому, опершись на руль, стал прохаживаться взад и вперед.

Он рванул с места быстрее, чем почтальон успел опомниться, и тому вновь пришлось оседлать велосипед.

— Не хотите ли еще покататься? — закричал он.

— Посмотрим, как вы поплывете назад… против течения, — задыхаясь, ответил почтальон.

— Я все еще собираюсь заплатить вам за перочинный ножик.

— Не заплатить. А возместить нанесенный ущерб. — Почтальон трясся за ним на своем велосипеде. Похоже, он до сих пор был очень зол.

— Вы злоупотребляете обстоятельствами. — Фраза вышла необычайно убедительной и эхом прокатилась над каналом.

Некоторое время оба двигались вперед молча. Он размеренно погружал весла в воду, по которой сыпал дождь. Здесь ему нравилось больше. Вода стала чище, вокруг уже не плавала всякая гадость. Тут и там над водой поднимались островки камыша и каких-то растений с большими листьями, похожими на листья капусты. Неужели канал несудоходен?

— Здесь что, суда не плавают? По каналу? — спросил он.

— Нет, насколько я знаю, — ответил почтальон. — Я никогда тут не был.

— Вокруг, наверное, и служб-то никаких нет.

— Не могу знать. Не могу знать. — Почтальон снял с головы фуражку и стряхнул с нее капли дождя. — Сами-то вы в этом ничего не смыслите, менеер.

— Каждому свое.

— Совершенно верно.

Сквозь шум дождя и скрип уключин он слышал, как едет велосипед. Шины шелестели по грязи. Когда он в последний раз слушал, как едет велосипед? Бесконечно давно. У него слегка кружились голова. Слушая шины, он постигал тишину. Казалось, он погружался в беззвучие, но это не угнетало и не пугало его, потому что все: поля вокруг, вода, почтальон, и он сам, и даже неохватное серое небо — парило в этой тишине. А безмолвие потихоньку полнилось звуками. Вода плескала о тупой нос лодки, шепталась с камышом и прибрежными травами. Кругом было покойно. Да, именно так. Покойно.