Современная нидерландская новелла
Шрифт:
В газете появилась заметка «Мы хотим спать» с подзаголовком: «Жалоба нашего нового квартала». В следующих номерах газеты в разделе «Жилой фургон» были опубликованы письма читателей. Количество этих писем, занумерованных римскими цифрами, стремительно росло, пока редакция не объявила, что больше писем печатать не будет. Ранней весной жители Куличьей и примыкающих к ней улиц учредили специальный комитет и разослали по домашним адресам послание, в котором сдержанно выражалось недовольство поведением обитателей «жилого фургона». Решили переждать лето.
Город вокруг «Валгаллы» разрастался: с трех сторон ее прижали улицы с птичьими названиями. С четвертой протянулись кусты роз, за ними начиналось футбольное поле. Это привело к новым неприятностям: у всех трех жителей фургона взыграли футбольные страсти,
— Подождем, вот кончится лето, — успокаивал он ее.
Между тем взошли крокусы и нарциссы, хотя кое-где и пришлось начинать сызнова: там проводили канализацию, изрезанные лопатой цветочные луковицы вновь очутились на поверхности, но на деревьях вдоль улицы распускались первые листочки, футбольное поле зазеленело, а в один прекрасный день и обитатели фургона показали, на что они способны. Они отвинтили одну из стенок прицепа, и она свесилась, как откидной трап у парома, потом выкатили на землю то, что смастерили: небольшую тележку, в которой, размахивая флажками, сидела женщина. Братья вынесли из фургона два треугольных деревянных щита, приколотили их горизонтально гвоздиками к тележке — и получился самолетик. Женщина соскочила на землю; ее длинные светлые волосы развевались, точно парашют, она смеялась. Мужчины стояли возле своего детища, заложив руки в карманы; женщина похлопала их по спине и опять скрылась в фургоне. Братья — за ней, подняли опущенную стенку и больше в тот день на улице не показывались.
Впрочем, квартал недолго оставался в неизвестности. Однажды в воскресенье старший из братьев заговорил, правда неуклюже, с игравшими на улице ребятишками. Впервые они видели его так близко: он пригласил их сесть в самолет.
— Садитесь по очереди, друг за другом, — сказал он и начал их фотографировать.
Он установил в сторонке старомодный фотоаппарат, повернулся спиной к солнцу и, распоряжаясь, кому залезть в самолетик, снимал всех по очереди. Родители — ведь было воскресенье — смотрели в окна и говорили: «Вот оно что!» Словно наконец догадались, в чем дело. А вечером кое-кто опять строчил письма в газету. Но когда через несколько дней женщина из фургона ходила по домам и показывала матерям улыбающиеся рожицы детишек, растроганные мамы кинулись на кухню или в комнату за кошельком. Самолетик из «Валгаллы» сделался любимым аттракционом района; по воскресеньям и в полдень по средам вокруг него толпились дети, они снимались в летных шлемах или без шлемов и сообщали свое имя и адрес женщине, сидевшей тут же на траве с блокнотом на коленях. Главным изобретателем, видимо, был младший брат; что ни день он привозил на трехколесном велосипеде с коляской какую-нибудь новую деталь: то пропеллер, то какие-то коробки с металлическим конструктором, а один раз даже ракету, чтобы подвесить ее под крыло самолета; неизвестно только, была ли она настоящей. Тут заинтересовались и взрослые. Мужчины толковали о технических особенностях, о простоте или сложности конструкций; репортер городской газеты хотел взять интервью у старшего брата, но тот сказал: «Черта с два я в этом смыслю», а окружающие разразились громким смехом. Младший брат промолчал, прилаживая с помощью проволоки что-то к хвосту самолета, а женщина развешивала на веревке белье. Зрители смеялись, а вечером все переменилось: смеялись уже в фургоне. Те, кто, на свое счастье, жил напротив, заглядывали в переднее окно и видели, что там пьют, хохочут, тузят друг друга и мало ли что еще. А женщина и двое мужчин не замечали, что за ними наблюдают.
— Нам незачем притворяться, — сказал как-то раз председатель уличного комитета. — Что бы там на происходило, нам незачем притворяться.
И вот пришла осень. Самолет был почти готов. Сидя в нем, можно было, нажав кнопку, запустить пропеллер, или остановить его, или привести в движение хвостовые рули и так далее; но лето кончилось, по воскресным дням часто лил дождь, и детей, желающих сфотографироваться, было так мало, что женщина с мужчинами предпочитали не выходить из фургона. Дождь хлестал по улицам, и однажды ветреной ночью в непогоду
И действительно, это был конец. Как-то утром женщина прихватила все, что ей удалось спасти, да еще две-три бутылки пива, хлеб и поднялась в самолет: братья уже сидели там, и она устроилась между ними. Пропеллер завертелся, самолетик покатил вперед, развернулся, прямо через розовые кусты выехал на футбольное поле и, треща мотором, как бы приплясывая, вприпрыжку пошел на взлет. Вот он оторвался от земли и поднялся над полями, загудел, как жук, набрал высоту и исчез в облаках.
Хозяйки в соседних домах покинули наблюдательные посты у окон. Смотреть было больше не на что. В кухне их ждала немытая посуда, малышей надо было укладывать спать, а вечером — в семь часов, потом в восемь — они включили радио, но о самолетике ничего не передали, как и в одиннадцать часов, и в последующие дни. Ни газеты, ни радио, ни телевидение ни словечком не обмолвились о том, где приземлились обитатели фургона. Они исчезли навсегда — как в воду канули.
Обломки фургона скоро убрали. Участок вскопали и выровняли. Обнесли оградой. А весной приехал грузовик: рабочие с инструментом, всякими деревяшками и железками спрыгнули на землю и устроили на месте «Валгаллы» детскую площадку с качелями, всевозможными лесенками и клетками, по которым можно было лазать, с песочницей и качалками. Была там еще горка и самолетик, который должен был качаться вверх-вниз, как лошадь-качалка, чего он не делал, может быть, из боязни взлететь. Ограду выкрасили серебрянкой, а над входом дугой разместились буквы — «Валгалла». Председатель уличного комитета в своей речи на открытии площадки по мере возможности вспомнил историю жившей здесь примечательной троицы, хотя, собственно, ничего о них не знал. После этого ему подали ножницы, и едва он перерезал ленточку, как на новой площадке зашумела, запрыгала детвора.
KILROY WAS HERE[28]
Перевод И. Волевич
Он вошел в кафе. Обыкновенно. Как посетитель. Как человек, который в самом деле пришел сюда только для того, чтобы выпить чашку кофе, — с ним это было впервые. Конечно, он не первый раз пришел в кафе и не первый раз пил здесь кофе, но, подумалось ему, никогда прежде он не ходил в кафе только для того, чтобы выпить кофе.
Войдя, он слегка кивнул в сторону бара, потом взял стул за спинку, отодвинул его и весьма энергично кивнул посетителям, сидевшим за газетным столом, словно боялся присоединиться к ним, не доказав убедительно всем и каждому свою благовоспитанность.
Никто его не знал. Никто-никто, и поэтому он в известной степени чувствовал себя в безопасности. Он и волновался, и в то же время чувствовал себя в безопасности. Килрой. Надо же, опять эта всепоглощающая мысль, которая никогда ему не надоедала, мысль о том, что он, Килрой, знаменитый, знаменитый незнакомец.
— Менеер.
Официант поставил перед ним чашку кофе. Официант ни о чем не догадывался. И люди за газетным столом, думал он, читают последние новости, склонившись над газетами, — всё они знают, но о нем, о Килрое, ровным счетом ничего.
Ничего. Едва сдерживая радость, он постучал ложечкой по краю чашки. Дзинь… Прежде чем он допил кофе, официант был рядом.
— Пожалуйста, еще чашечку.
Теперь ему было уже не так страшно. Главное — прикинуться обыкновенным. Держаться спокойно. В таком вот кафе только и можно научиться быть нормальным человеком, как все. Надо лишь соблюдать два-три правила. Здороваться, войдя внутрь, и сохранять спокойствие, читать газету. Завести разговор…
Завести разговор? Но он ведь прекрасно знал, что никогда этого не делал. Никогда. Вдруг кто-нибудь спросит, не Килрой ли он, как тогда? Ответить-то ему нечего, останется только молчать, бежать — и тем самым выдать себя! Но тогда уж они наверняка, наверняка все узнают. Да, да.