Современные болгарские повести

Мишев Георгий

Ему хотелось выть.

«Дать ему денег? Сколько?.. Но возьмет ли?»

Вечером, проводив товарища Гечева, он покрутился у колодца, чтобы еще раз взглянуть на проклятые пуговицы, и пошел на веранду, где Сашко молча вытирал кровь с губ, а дядя Ламбо говорил что-то двум другим, которые мрачно сидели на стульях и слушали его. Рубашка у Ванки была разорвана.

— Даже если это двадцать пятый год, — сказал он им тогда, — может, его жена вышла замуж за другого, и давно, а дети вообще ничего не знают, зачем же нам вносить разлад в чужую жизнь…

Никто ему не ответил, только

лампочка горела в темноте, освещая оранжевый круг тента.

Тогда Крумов окончательно потерял терпение.

— Этот участок мой! — он ударил кулаком по столу. — И все что здесь — мое. Нечего больше спорить, я буду делать на участке то, что считаю нужным. И больше никого это не касается. Ясно?.. Вы лишь работники здесь, на моей даче, и вы будете делать то, что я скажу! Ясно?..

— Все стало вашим, — сказал ему Сашко. — И восход солнца, и закат, и воздух стал вашим… разделили Болгарию на участки, и она стала вашей… Но тот, внизу, не твой, ясно тебе?.. И пуговицы не твои. Смерть не купишь, Крумов, она не твоя, ее ты купить не можешь.

— Сашко, — прервал его дядя Ламбо, — почему бы тебе не помолчать, парень? Ты что, хочешь, чтобы опять началась драка? Вытри-ка губы!..

— И его имя не твое, и память его не твоя, — продолжал Сашко. — Тебе не хватит денег, чтобы их купить… Это не купишь, Крумов, на деньги, это не продается. Ваши деньги не все могут.

Он приложил платок к рассеченной губе, и кровь алым пятном выступила на белой ткани…

Это произошло вечером, и теперь Крумов знал, что Сашко не возьмет денег.

— Не возьмет! — простонал он. — Сколько ему предложить?.. Тысячу?..

Он сказал «тысячу», и у него заболело сердце; он представил себе тугие, зеленые пачки десяток, сложенные аккуратными штабельками… Он принялся ходить по комнате, постукивая кулаком о кулак…

«Но почему я должен ему давать? — думал он с яростью и отчаянием. — Почему? Что это за люди? Кому они нужны?.. Идеалист! Мертвец есть мертвец, никто не знает его, никто его не ждет, все уже давно примирились с тем, что его нет. Зачем снова бередить раны? И зачем ему все это, что он получит?.. О людях, видите ли, думает, о его матери, о его детях… А я что, не человек разве, мало ли я мучился, разве легко нынче дачу построить?.. У меня, что ли, нет матери и детей?..»

Он вспомнил на мгновение свою мать, какой он ее видел в последний раз, когда был в деревне: маленькая, сгорбленная, одряхлевшая, она стоит среди высоченных стеблей кукурузы и метелок сорго и смотрит на него посветлевшими глазами; она тогда срезала метелки… давно он не заезжал к ней… все из-за этой дачи…

«И зачем только такие родятся на белый свет? — спрашивал себя Крумов. — Кому они нужны? Жизнь уже другая, ей не нужны они, их сомнения, фантасмагории; жить следует реальностью, в жизни нужны деловые люди, строители, а этот ничего не сделает за всю жизнь, простого дома не построит, только другим будет мешать своей болтовней, не даст им жить спокойно…»

Над дачной зоной царила ночь, появилась летучая мышь и пропала среди деревьев, в воздухе остался лишь шелест ее легких крыльев, а после и он смолк; и опять наступила глубокая тишина, плотная, непроницаемая.

«И

зачем они только родятся? — спрашивал Крумов. — Кому они нужны?»

Он обращался не к богу, в бога он не верил, а к той высшей неведомой силе, которая правила всем на земле; и он спрашивал ее, искренне убежденный в своей правоте, почему она так расточительна, почему создает таких людей. И без того на земле мало места, почему же она их создает, когда они лишние и только мешают другим.

«Мы были не такие, — думал он. — Мы по-другому были молодыми, мы старались… мы хотели что-то сделать, а эти только разрушают, только уничтожают…»

Ему хотелось кричать, вопить, выть от безысходности, от такой несправедливости, у него горела голова, и он метался по комнате…

Ночь проходила, ночь скользила мимо Крумова, а он все еще ходил по комнате, и думал, и искал выход; ведь должен же быть выход, не может его не быть…

Было два часа ночи, когда Крумов высыпал лук из кожаной хозяйственной сумки, провел рукой — не осталась ли какая луковица на дне, хорошенько вытряс сумку и поискал глазами фонарик. Тот оказался на полке, где лежал всегда — у Крумова был порядок. Он взял фонарь, сунул его в карман и вышел из комнаты.

Его тень пересекла веранду и погрузилась в темноту.

Дойдя до груш, Крумов посветил себе фонариком. Лестница все еще стояла в незаконченном колодце, ее так и не вынимали. Он погасил фонарик, огляделся по сторонам, внимательно прислушался к темноте — только кузнечик сипло стрекотал в траве; дача молчала, никого не было видно. Крумов нащупал рукой лестницу, оглянулся еще раз и спустился в колодец.

Через пятнадцать минут он выбрался, огляделся и неслышными шагами направился к железной калитке, к дороге. Калитка издала легкий скрип. Крумов закрыл ее за собой, и темнота поглотила его; он скрылся в направлении леса, который возвышался молчаливой стеной.

Вернувшись из леса, Крумов незаметно прошмыгнул через веранду в комнату. Сел на кровать и задумался.

«Скажем, что он был пьян. Как Пежо, как в той шутке, которую они тогда отмочили. Он выпил и сам не знает, что говорит. Какие у него доказательства? Ни пуговиц, ни кольца — ничего нет… Пускай ищут, если им делать нечего… Лес большой…»

Хозяин дачи встал и зашагал по комнате.

«Лес большой… — думал он. — Лес большой… они ничего не найдут…»

Он опять пересыпал лук в кожаную сумку, затянул ее покрепче и запихнул в угол.

«Так, — сказал он самому себе, — с этим покончено… Пусть теперь попробуют доказать…»

Не смогут, в колодце уже ничего нет, никаких следов. Крумов все выгреб и унес в сумке; мы весь вечер пили, скажет хозяин участка, это водка во всем виновата, чего только мы не говорили, может, из-за этих разговоров ему что-то и взбрело в голову, мы ведь и подобные истории поминали… Беда с этой водкой, потом ничего не помнишь…

Он ходил по комнате размеренными шагами и думал, думал; его мысль сновала туда-сюда, он мысленно проверял сделанное, взвешивал все еще и еще раз… Крумов обдумывал, сопоставлял, прикидывал; если его расчеты не оправдаются, он пропал; сейчас нужно думать, сейчас… Завтра будет поздно…