Современные болгарские повести
Шрифт:
— После восстания, — пояснил старик. — Их связывали по несколько человек. И никто не вернулся. И в двадцать пятом было то же самое.
Крумов посмотрел на пуговицы, лежавшие на каменной плите.
— Глупости говоришь, дядя Михаил, — сказал он поспешно. — Когда человек стареет… Какое восстание, здесь была глушь, лес…
— Именно поэтому, — заметил Сашко.
Крумов осмотрел всех по очереди, бросил полную хозяйственную сумку и быстро спустился в колодец.
— Самые настоящие глупости! — заявил он, когда появился снова. —
— Как нет? — возразил Ванка. — Я собственными глазами его видел.
— Нету, нету, — сказал Крумов. — Увидел корни и сразу — человек. Да и дядя Михаил тут подзуживает…
— Они меня сами позвали, — виновато произнес дядя Михаил, направляясь к калитке. — Я ничего… Смотрю, пуговицы…
— Давай, давай, — сказал ему Крумов. — Давайте идите, сушите свои травы, идите к себе в сарай, поздно уже. И не вмешивайтесь не в свое дело, это никого до добра не доводило.
Старики, виновато опустив головы, засеменили по плитам.
Железная калитка закрылась за ними, и они зашагали по желтой дороге к «Букингемскому дворцу».
— Да вы что, очумели? — сказал своим рабочим Крумов. — Что вы звоните во все колокола? Нашли и нашли, незачем рассказывать каждому встречному-поперечному.
— Почему? — спросил Ванка. — Что ты так беспокоишься?
— А то, — ответил Крумов. — Я не беспокоюсь, но зачем об этом звонить? Приедут из милиции, будут рыть, искать… Дело дрянь. Только мы немного привели в порядок двор, крышу сделали… а они все перевернут. На кой черт нам это нужно?
— Так-то оно так, — вздохнул дядя Ламбо. — Конечно, оно лучше, когда хлопот поменьше.
— И спрячьте эти пуговицы, — сказал Крумов. — Еще окажется там кто-то и правда с двадцать пятого года, потом хлопот не оберешься. Как вас угораздило на него наткнуться?
— Как! — отозвался Антон. — Сам знаешь как.
— Да, знаю, — ответил Крумов. — Я-то знаю, но может произойти большая неприятность. Если это двадцать пятый год, может, он там и не один, и другие есть внизу; наедут из города, перевернут все вверх дном…
— Ну и что из того, что перевернут? — спросил Ванка. — Что из того?
— Как что? — разозлился Крумов. — Не понимаешь, что ли? Начнут делать памятник либо мемориальную доску… кому приятно, если у него во дворе будут рыться и распоряжаться чужие люди…
— Правильно, — согласился дядя Ламбо, — суматоха нам не нужна, как до сих пор хорошо было — тихо, спокойно.
Сашко посмотрел на оловянное кольцо, тускло поблескивающее в последних лучах солнца. На потемневшей светлой поверхности кольца виднелись инициалы и четко вырисовывались цифры.
— Прямо уж и суматоха, — рассмеялся Ванка. — Из-за каких-то пуговиц.
Крумов собрал в кожаную хозяйственную сумку рассыпавшийся лук, застегнул ее
— Знаешь, какие неприятности могут быть из-за этих пуговиц, — сказал он. — Ты даже не можешь себе представить.
Его быстрый ум сразу же взвесил все возможные последствия, его мысль сновала как мышь, сортировала соображения, возражения, расчеты, перебирала доводы и контрдоводы, взвешивала даже самые ничтожные варианты… Тертый калач был Крумов, сорок семь лет прожил на этом свете, знал, как оно все происходит… И сейчас могли грянуть неприятности, хорошо, что он вовремя подоспел.
— Так, значит, что? — услышал он голос Сашко.
— Как что? — не понял Крумов.
— Насчет пуговиц, — пояснил Сашко. — Что будем с ними делать?
— А-а! — сказал Крумов. — Закопаем их. Обратно. Будто их и не было.
— А кольцо? — спросил Сашко.
— Тоже, — ответил Крумов. — В землю.
— А человека? — спросил опять Сашко.
— Ты что? — посмотрел на него Крумов. — Не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь? Что с тобой?
Сашко еще раз взглянул на оловянное кольцо, по которому пробежал запоздалый луч солнца и скрылся.
— Я не согласен, — сказал он Крумову.
— Как не согласен? — не понял Крумов. — С чем ты не согласен?
— Закапывать, — объяснил Сашко.
— А что ты хочешь с ними делать? — спросил Крумов, стараясь понять, куда клонит Сашко. — Они тебе нужны?
— Мне — нет, — ответил Сашко. — Мне они не нужны.
— А кому тогда? — спросил Крумов, уже предчувствуя осложнения.
— Его жене, — сказал Сашко. — Или его матери, детям — все равно.
— Это о чьих детях ты говоришь? — удивился дядя Ламбо. — Какая жена?
— Того, который внизу, — объяснил Сашко.
— Послушай, ты в своем уме? — посмотрел на него дядя Ламбо. — Какая жена, мы же не знаем, кто он и откуда. О каких детях ты говоришь, пятьдесят лет прошло, одни пуговицы остались, а он о детях толкует, где ты будешь искать этих детей?
Сашко молчал.
— Может, у него вообще не было детей, — сказал Ванка. — Кто знает?.. И вообще — кто он был?..
— Кто бы он ни был, — сказал Сашко, — может, у него мать еще жива и не знает, где он, что с ним случилось. Может, его дети ничего не знают о своем отце… Могут установить, кто он, ведь на кольце инициалы… есть люди, которые этим занимаются…
Крумов стал серьезным, с его губ исчезла улыбка.
— Пошли-ка в дом, — пригласил он, — что мы здесь стоя разговариваем…
И зашагал первым по каменным плитам, в руке — кожаная сумка, набитая луком.
Они сели на веранде под оранжевым тентом, Крумов постелил на стол скатерть, открыл шкаф, принес бутылку сливовой водки. Ушел опять в комнаты, принес помидоры, нарезал огурцы, полил салат маслом… Наполнил рюмки.
— Давайте чокнемся, — предложил он. — Давайте выпьем и поговорим по-человечески. Ну, будьте здоровы.