Современные болгарские повести
Шрифт:
Они отпили водки, положили себе салата, Крумов снова налил.
— Вот что, — начал он, — я хочу, чтобы вы меня выслушали и поверили, Крумов слов на ветер не бросает. Из-за этих пуговиц у нас с вами могут быть большие неприятности. Говорю вам, как близким мне людям — вы столько времени здесь работаете, что мы чуть ли не родственниками стали. Неприятности будут не только у меня, но и у вас. Никому из нас не нужно, чтобы сюда приехали люди и принялись выяснять что к чему. Они и вокруг бура будут крутиться, и вокруг товарища Гечева, начнут проверять… Ничего плохого они ему не смогут
— Это правда, — согласился дядя Ламбо. — Коли упустим эти месяцы, наше дело — дрянь. Мы же рассчитываем на них.
— Я знаю, — подтвердил Крумов, — каждый рассчитывает на что-то, без денег не проживешь. Поэтому нет смысла усложнять себе жизнь — подумаешь, пуговицы, не бог весть что.
— Если до меня доберутся, — сказал Ванка, — я официально выравниваю дороги в городе… Вроде мы с начальством договорились, но кто их знает, еще свалят на меня всю вину… И останусь я на одной зарплате…
— Вы совсем не пьете, — Крумов налил в рюмки водки. — И берите салат, все свежее, прямо с огорода. Ну, будьте здоровы! Сашко, ты почему не пьешь?
Сашко поднял рюмку — сливовица была желтая, мягкая, приятно обжигала рот.
— Что-то здесь не так, — сказал он. — Извини, Крумов, но что-то не получается.
— Почему, Сашко? — спросил Крумов. — Не я его убил, я купил эту землю три года назад, я родился, а может, еще и не родился, когда происходили эти события.
— Что тут не так, Сашко? — спросил, в свою очередь, и дядя Ламбо. — Дело прошлое, столько с тех пор воды утекло… Если бы мы здесь не копали, кто бы вообще знал?.. И что нам до этого? Мы работаем, своей работой и заняты, а все остальное нас не касается. Мы подрядились выкопать человеку колодец, так давайте выкопаем, и все тут… Будем заниматься своим делом…
Сашко выпил оставшуюся в рюмке водку.
— Но посмотри, дядя Ламбо, что получается, — сказал он. — Жил на этом свете человек, был — и вдруг исчезает, тает в воздухе. Думал о чем-то, верил, боролся за свои принципы, потому, наверно, и погиб, и никто ничего о нем не знает. Приходит ночь, дождливая или сухая, его уводят, и конец — исчез. Может, его до сих пор где-то ждут — мать, дети, друзья… Разве можно так? Ведь должен же остаться след от человека. Воспоминание. Хотя бы кольцо передать, чтоб что-то от него осталось… Чтоб люди знали… А так — все равно что мы второй раз его закапываем, как те… Убиваем и закапываем…
— Да перестань ты, — прервал его Ванка, — глупости говорить. Прямо так уж — убили и закопали…
— Ну, хорошо, — ответил Сашко, — пускай глупости. Но может, те, кто его убил, еще живы. И живут припеваючи, и все их почитают, сидят себе на сквериках и радуются жизни. И пенсию получают, внуков растят… А если бы твой отец здесь лежал?.. Они именно на это и рассчитывают — что никто никогда не
— Все едино, — отозвался Антон. — Срок давности уже прошел, теперь их ничем не возьмешь.
— Не может быть срока давности на все, — взглянул на него Сашко.
— А если он конокрад, — сказал Ванка. — О каком сроке давности вы толкуете?..
— Вот я и говорю, — повернулся к нему Сашко, — что надо проверить. Всего-навсего проверить. А если он не один, если есть другие… Их связывали по несколько человек…
— Постойте, постойте, — остановил их Крумов, — вы что-то слишком увлеклись.
Он налил водки, рюмки пожелтели, в воздухе закружились осы.
— Давайте выпьем, — сказал Крумов. — Зачем нам ругаться, мы люди свои… Верно, может, это двадцать пятый год, а может, и нет. Человек здесь лежит уже пятьдесят лет, все давно кончилось, все привыкли к тому, что его нет, к счастью или к несчастью, неизвестно, вспоминает ли кто-нибудь о нем. И хочет ли вспоминать. Здесь все неясно — может, так, а может, совсем наоборот. Может, ты хочешь сделать добро, а получится зло.
— Хотя бы проверим, — сказал Сашко. — Иначе… будет нечестно.
— Брось ты эту свою честность, — разозлился Ванка. — Ну и что, что ты честный, ну, а дальше? Напишут о тебе в газете…
— А если бы это был ты? — спросил его Сашко. — На его месте? И ничего бы от тебя не осталось, и ничего бы о тебе не знали? Даже то, как ты умер?
— Плевать… — сказал Ванка. — Меня-то уж не будет, велика важность, будут знать обо мне или нет.
— Нам надо о себе подумать, — сказал Крумов, — а то мы все о нем говорим. А ему уже ничего не нужно — ни хлеба, ни соли. Во-первых, мы не знаем, кто он такой, все сомнительно. Во-вторых, мы теряем намного больше, чем выигрываем, если тут все перевернут. А если окажется, что он конокрад?
— Тогда все полетит псу под хвост, — сказал Ванка. — Все лето пойдет насмарку.
— Так это сейчас некстати, — отозвался дядя Ламбо. — Я этих денег жду, как…
— Даже если он и не конокрад, — продолжал Крумов. — Ведь они за то и боролись, чтобы нам лучше жилось. Так это или не так?
— В данном случае не совсем так, — возразил Сашко.
— Как не так? — переспросил Крумов. — Именно так, и в книгах про это пишут, и в газетах… За это и боролись. А мы чего хотим — жить лучше, ничего другого. А если они начнут ворошить, нам будет хуже. Вот она — правда. И давайте не будем больше спорить об этом, ты лучше меня знаешь — речь идет об общем благе.
— Одно другому не мешает, — сказал Сашко.
— Ты так думаешь, — возразил Крумов, — потому что еще молод. Прикинь хорошенько что к чему, и сам поймешь. Ты ведь тоже приехал сюда не ради моих прекрасных глаз, а чтобы заработать лишний лев.
— Не знаю, — сказал Сашко. — Я думаю, что надо проверить.
Со стороны дороги, спугнув тишину, раздался повизгивающий звук «Москвича» товарища Гечева; перед калиткой мотор еще несколько раз взвизгнул и замолк. Стукнула захлопнутая с силой калитка, и товарищ Гечев энергичным шагом устремился к веранде.