Современный греческий детектив
Шрифт:
— Ну что вы! Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал он таким тоном, словно проклинал меня и одновременно успокаивал. — Все говорят, у меня легкая рука!
— Неужели? — Я изобразил удивление. — А я и не заметил. Большое упущение с моей стороны! Ну, раз так, и впрямь беспокоиться нечего.
Парикмахер продолжал точить бритву, напевая какую-то песенку. Слов я не разобрал. Впрочем, не очень и вслушивался.
— Ну и жарища сегодня! — Парикмахер сердито глянул на меня, словно я отвечал за погоду.
— Что вы сказали? Ах
Он посмотрел на меня как на идиота.
— Жарко — не то слово, — язвительно заметил он. — Жа-ри-ща страш-шная!
— Ну ладно-ладно, — поспешно согласился я. — Как вам больше нравится. Пусть будет «страшная».
Две или три минуты парикмахер молчал, и я уж решил, что репертуар его иссяк, но не тут-то было!
— Знаете, что я вам скажу? — Он опять перешел на заговорщический шепот. — Ваш пиджак… Почему бы вам не снять пиджак? Легче будет.
Я опешил. Потом рассердился.
— Послушайте, как вас там, пиджак я снимать не буду. Мне лень. Понимаете, лень! То снимай, то надевай! Вы, как я вижу, заканчиваете, так о чем разговор?
— Нет-нет! — заволновался парикмахер. — Не торопите меня, прошу вас! Не надо торопить! Всему свое время!
Я не ответил. Своей неуемной болтовней он меня довел до белого каления. Единственный выход — не обращать на него никакого внимания и стоически молчать, не давая повода для продолжения разговора. Ничего лучшего мне в голову не приходило.
Но парикмахер и не собирался оставлять меня в покое. Помолчав с полминуты, он начал опять:
— Я с ума схожу от этой жары! Просто немыслимо!
Он расстегнул две верхние пуговицы, кроме той, что на воротнике рубашки. Обнажилась грудь, заросшая длинными рыжеватыми волосами, вся мокрая от пота.
Ого, да у него медальон… Золотой? Может, золотой, а может, и нет… Я пытался разглядеть, что там на медальоне, но не смог. Сперва мне показалось, что два голубя. Но, присмотревшись, я решил, что это цыплята.
— Ваш приятель мудрее вас! — нашептывал парикмахер, надраивая мне правую щеку. — Видите? Снял пиджак и сидит себе преспокойненько. А вы… Такой упрямец!
Что ему ответить? Не стану же объяснять, что снимать пиджак мне нельзя ни при каких обстоятельствах, пусть даже я растаю от жары. Согласен, жара невыносимая, а что поделаешь? И всему виной мой «приятель». Вон он, сидит как ни в чем не бывало и, ожидая своей очереди, листает иллюстрированный журнал. Но если «приятель» вдруг бросится к выходу, мне придется выхватить пистолет. А пистолет у меня в пиджаке, в левом внутреннем кармане.
Если бы я мог все объяснить парикмахеру, он, наверно, понял бы меня. Но поскольку это невозможно, то мне оставалось лишь позволить ему рассуждать о моем пиджаке до тех пор, пока ему самому не надоест.
Когда мы зашли в парикмахерскую «Искренность», все четыре кресла были заняты, и мы остановились в нерешительности.
— Кто из господ сядет первым? — спросил он.
Пошел я.
Неподвижно сидя в кресле, я, конечно, все время следил за парнем. В зеркале во всю стену мне был хорошо виден каждый его жест. В общем, ничего подозрительного. Пока… Сидя за низким овальным столиком, он лениво перелистывал лежавшие на нем журналы. Иногда зажигал сигарету. Теперь он курил чаще, чем раньше. Иногда бросал рассеянные взгляды в окно, на проспект Ветеранов. Рассеянные ли?
Погладил кошку, вертевшуюся у него под ногами. Провел по спине тыльной стороной ладони, и кошка легла на пол кверху лапами. Тогда, видно, он дернул ее за усы — кошка зашипела. Свой пиджак парень снял и беспечно бросил на стул рядом. Вроде ничего подозрительного. Но можно ли быть в этом уверенным на все сто процентов? А что, если он пока обдумывает, как сбежать от меня? Выберет удобный момент и бросится к выходу: скользнет, как ртуть, и смешается с толпой, растворится в людском потоке на проспекте Ветеранов… Конечно, я не мог поручиться, что он не замышляет ничего подобного. А значит, нельзя ни на секунду спускать глаз с него, вернее, с его отражения в зеркале.
— Нет, я сойду с ума от этой жары! — простонал парикмахер и расстегнул на рубашке четвертую и пятую пуговицы. Затем перепачканной в пене рукой потер себе грудь и живот до пупка. А возможно, и пупок тоже.
— И не говорите! — отозвался я. — У вас в городе ужасная жара.
Дурак, зачем я это сказал? Парикмахер будто только и ждал этого.
— У нас в городе? — переспросил он. — Вы хотите сказать, что вы нездешний?
«Нет». — Я отрицательно мотнул головой.
— И ваш приятель тоже?
«Да», — кивнул я.
— И что же вас привело в наш город? Бизнес?
«Да». — Я кивнул опять.
— И какой же?
Нет, от него так просто не отделаешься!
— Я коммивояжер, — сказал я. — Приехал сюда по делам.
— Коммивояжер?! — воскликнул парикмахер, будто услышал нечто сенсационное: скажем, приехал командир космического корабля или укротитель хищных зверей.
— Вам это кажется странным? — спросил я.
— Нет, что вы! Просто очень мило. — И взмахнул рукой, словно хотел поймать бабочку. — Знаете, когда-то я тоже мечтал стать коммивояжером. Но стал простым парикмахером.
— Не расстраивайтесь. У вас еще вся жизнь впереди.
— О, вы меня вдохновляете! — воскликнул парикмахер и опять сделал то же грациозное движение. — Мы с вами понимаем друг друга с полуслова, и мне это очень льстит.
— О нет! — испугавшись, прервал я его. — Вы преувеличиваете.