Современный грузинский рассказ
Шрифт:
Чья-то рука остановила его. Перед ним стояла Лиана. Юная, как двадцать лет назад, худенькая, продрогшая.
— О… Моя маленькая девочка, вам ведь тоже очень нравятся моряки, — усмехнулся он. — Наверное, это у вас семейная традиция, — и понял, что сказал лишнее.
Девушка взяла его под руку, моряк смутился, как мальчик, заглянул ей в глаза.
— Я знала, что вы убежите, — тихо сказала она.
— Откуда ты знала? — спросил моряк.
— Ведь мама вернулась?
— Вернулась.
— Я знала, когда мама вернется, вы убежите.
— Изменилась, это просто не она, это совсем другая женщина, и вам тоже надо измениться, наверное, так лучше… Ведь кто-нибудь может…
Он не договорил.
Перевод А. Златкина.
МУЖЧИНА
Кто-то забарабанил в дверь. Датуна в темноте широко раскрыл глаза. «Наверное, он», — от этой мысли сердце забилось чаще.
— Кто там? — спросила женщина.
— Кто еще может быть, — послышался осипший мужской голос.
«Он», — подумал Датуна и от страха сунул голову под одеяло.
— Оставь меня в покое, Шукрия.
— Отопри, мне нужно кое-что тебе сказать!
— Говорить днем надо, испорченный ты человек, убирайся отсюда! — Молодая женщина встала с постели.
«Если бы отец был здесь, этот не посмел бы прийти», — подумал Датуна.
— Ты же знаешь, Шукрия, я не открою. Никому не говорю, что ты сюда ходишь, не хочу, чтобы у тебя неприятности были, так отстань, оставь нас в покое! — Датунина мать уже стояла у двери и оттуда упрашивала пришельца.
— Э, птичка, открой мне, скажу тебе кое-что, а потом хоть убивай меня, если хочешь.
— Говори оттуда, — женщина плакала, кутаясь в одеяло.
— Тут холодно, птичка.
«Убивай, если хочешь», — когда он произнес эти слова, у Датуны словно что-то вспыхнуло в голове. Он выглянул из-под одеяла, потом спустил ноги на пол.
— Уходи, Шукри, умоляю, неужели у тебя сестры нет, бессовестный! — взмолилась женщина.
— При чем здесь сестра. Я тебя люблю. Открывай, а не то высажу дверь.
Датуна так подкрался к висевшему на стене ружью, что мать, которая стояла у двери, ничего не услышала. Он снял ружье, снова лег в постель; с трудом, еле-еле отодвинув затвор, пальцем нащупал патрон, затем положил указательный палец на спуск, направил ружье на дверь и замер.
— Уходи, Шукри, ради бога, уходи, — женщина опустилась на колени перед дверью…
Дощатая дверь дрогнула под ударом ноги. Датуна оробел и убрал палец со спуска. В дверь снова ударили ногой. Женщина оглянулась на ребенка и сказала: «Не бойся, маленький, это дядя Шукри».
«Был бы отец, этот не пришел бы сюда», — хотел сказать Датуна, но не смог издать ни звука.
Женщина взглянула на стену, туда, где должно было висеть ружье; не найдя его, она начала тревожно оглядываться по сторонам, — и Датуна опять осторожно потянулся к спуску.
—
Он не ответил. Даже если бы он и захотел что-нибудь сказать, страх помешал бы ему вымолвить слово.
Дверь снова затряслась, и в комнату вломился огромный мужчина. Женщина закричала, верзила кинулся к ней. Датуна зажмурился и нажал на спуск.
Звук выстрела и вой раненого он услышал одновременно.
Падал снег, он покрывал крыши деревни, и заснеженные крыши сверкали на солнце. Поднимающийся из труб дымок понемногу таял в воздухе.
— Входи, уважаемый Шалва, чего ж у калитки-то стоять, — приглашала гостя женщина с черной повязкой на лбу.
— Вы давеча выстрел слыхали? Не знаешь ли, в чем дело?
— Еще бы не слыхать, родненький, — усмехнулась женщина с повязкой. — Шукрия ворвался к Ладушиной Цице, мол, хочешь не хочешь, давай… — ухмыльнулась женщина.
— Э, послушай, скажи толком, не тяни.
— Я говорю, уважаемый Шалва, он ворвался, а Ладушин Датуна выстрелил из ружья, и, я очень извиняюсь, но не моя вина, он попал ему прямо в задницу, и тот так орал, что все село переполошил.
Мужчина хлопнул себя по колену, и оба долго смеялись.
— А что еще оставалось делать Ладушиному парню! Молодчина он, молодчина, — повторял мужчина, и губы его прыгали от смеха.
Датуна с матерью жили в маленьком домике на окраине села. Когда раздался выстрел, в деревне оказалось всего двое мужчин, они выбежали во двор и, услыхав от воющего Шукрии брань в адрес матери и сына, направились туда, узнали, в чем дело, и всю ночь провели, утешая и успокаивая оставшуюся без хозяина семью. На рассвете Датуна уснул, и ему приснился отец. На нем была та самая кожаная куртка, что так нравилась Датуне; он держал Датуну на руках, подбрасывал его вверх, ловил, а мальчик хохотал и спрашивал: «Как же так, говорили, что ты ТАМ?»
Открыв глаза, Датуна первым делом увидел мать, она сидела у его постели и улыбалась. На стуле сидел дядя Валенти и тоже улыбался.
— Он умер? — спросил Датуна.
— Нет, браток, только зад поранил. Его так просто не убьешь, — усмехнулся Валенти. — Но он вас больше не потревожит.
— Одевайся, сынок, сходи к тете, — сказала мать.
При слове «тетя» Датуна просиял, но тут же о чем-то забеспокоился.
— А ты? — спросил он мать.
— Ведь здесь Валенти, сынок.
— Иди, браток, иди.
Мать нагнулась, надела на него носки и башмаки с облупившимися носами, поцеловала его колени и тихо проговорила: «Защитник мой!»
Датуна вскочил с постели и дальше уже оделся сам. Потом подбежал к маленькому зеркалу, примощенному у окошка, заглянул в него и провел рукою по глазам.
Затем он обернулся к матери. У женщины в руках была старая, потертая кожаная куртка отца.
Мальчик осторожно погладил рукой кожу, немного поглядел на нее…
— Надень, сынок, — сказала мать, — ты у меня уже мужчина.