Современный грузинский рассказ

Думбадзе Нодар Владимирович

— Пожалуйста!

Како надел очки, посмотрел на сложенный лист бумаги, вздохнул и попросил открыть окно: душно, говорит, и дымно.

— Правильное замечание! — согласился Боря, поднялся и потянул за веревочку, привязанную к форточке. Веревочка оборвалась.

— Гнилая, черт ее дери! — сообщил всем обрадованный этим Боря.

— Откройте окно, оставьте форточку в покое! — повысил голос Васо.

Боря распахнул окно.

— Наконец-то, думал — задохнусь! — облегченно сказал кто-то.

— На дворе уже тепло, весна наступает, весна… — не в меру громко проговорил Сосо Анч-дзе. И осекся — его голос самому показался чужим, он испуганно и неприметно оглядел присутствовавших — не сказал ли чего лишнего? — и убедился, что, к счастью, никто его не слышал. Каждый был занят чем-то своим — Какауридзе и Самхарадзе давились от смеха.

— Погодите… тише вы… Я и так не могу собраться с мыслями, не сбивайте, —

пробормотал Како, уткнувшись носом в развернутый лист бумаги.

«Ну, плохи дела, если и он не может собраться с мыслями!» — подумал Боря.

— Тише, угомонитесь, наконец… Не дети ведь, что с вами случилось!.. — оживился призадумавшийся Васо Чорголашвили.

— Короче говоря, — собрался наконец с мыслями Како, — признаюсь вам, я восхищен деловым, искренним, исчерпывающим, доброжелательным анализом уважаемого Евгения Гамреклидзе. Заявляю с полной ответственностью, что заключение Евгения Гамреклидзе полностью соответствует деловой стороне рассматриваемого произведения, его сути. Как отмечает товарищ Гамреклидзе и вытекает из изложенного мною, «Голубые мосты» не требуют коренного пересмотра с вытекающими отсюда последствиями. Срес орцер вынамаха деликаргва авсиноку и миче авконару. Произведение заслуживает внимания и само по себе, а по расчетам, по поперечному разрезу плана и по коррективам сметы, бесспорно, соответствует сегодняшним понятиям, сегодняшнему уровню современных стандартов. Сказал и еще раз повторяю: я поддерживаю в переработанном, видоизмененном виде этот вариант. А теперь, извините, вынужден покинуть вас. Пойду я.

— Пожалуйста, иди…

Како тяжело поднялся, попрощался с каждым в отдельности, с каждым за руку, и вышел. Боря, который так и не понял из слов Како, о чем шла речь, повторил услышанное из послания Гамреклидзе и кое-что из других выступлений. Само собой ясно, что и другие не сказали ничего нового.

— Что ж, дадим слово одному из, но не единственному автору «Голубых мостов», Сосо Анчбадзе. Просим… — сказал Васо.

Но тут отворилась дверь, и показался Како — в кожаной куртке и каракулевой шапке, — пожелал всем счастливо оставаться и ушел, оставив дверь открытой.

— Будь добр, закрой дверь, — раздраженно обратился к Самхарадзе Чорголашвили.

Тот закрыл.

— Прошу!

С. Анч-дзе встал, обвел взглядом собравшихся и тихо начал:

— Прежде всего хочу выразить благодарность за чуткое отношение, за дружеский и деловой характер обсуждения, но должен признаться — не понял, чего вы от меня требуете. Извините, конечно, я ждал более конкретного, более делового разговора… А вообще, насколько я вас понял, вы все же поддерживаете в целом этот вариант, если не очень ошибаюсь. Я разделяю ваши взгляды, ваши замечания и добрые, дружеские пожелания, по мере возможности, разумеется. Что касается представленного на рассмотрение произведения, хочу ясно и четко сформулировать мою, вернее, нашу позицию. Коротко и понятно хочу разъяснить идею и цель представленного труда и будущей продукции. Здесь уже отмечали, и я могу повторить, что «Голубые мосты» сами по себе не означают голубых мостов в прямом смысле этого слова, не предполагают ирригационной, русловой интерпретации. Мост может быть белым, красным, синим, желтым, бежевым и даже черным. Примеров тому в жизни сколько угодно, и об этом даже говорить неловко. Направление идеи связано, правда, с названием, и оно эквивалентно, как вы изволили отметить, подчиненной ему исходной позиции, но одним лишь этим не исчерпывается многоплановость данного чертежа. Существуют сами по себе вещь, материя, время, пространство и движение; существует сама по себе, по не понятным нам и не зависящим от нас причинам Вселенная, существуют планеты с орбитами, звезды с их эфемеридами, и все это дано, заключено в изначальном, в зародыше, в эмбрионе. Спорным здесь может быть второе решение основного вопроса и не столь уж неоправданная, но все же экспериментальная попытка расположить в одной плоскости поперечного среза, но, как показали предварительные расчеты, подвергать сейчас сомнению точность нашего плана и сметы не резонно и в какой-то мере подсказано необъективностью, так же как и вопрос о наличии определенного риска, — он сведен к нулю, и ранее было сказано и сейчас справедливо указывали на воплощение прошлого в человеке и соответственно с этим персонификацию протоплазмы корней, положительных зарядов люцерны, мостов, мостиков, железных дорог и так далее. В чем заключается сама проблема — спросите вы, и совершенно справедливо. В чем? В центре, периферии, в нервной системе или в самой проблеме? Во всех четырех вместе и ни в одной отдельно. Почему? Это следует объяснить, и я остановлюсь на этом чуть ниже. Бидихи рипци могирдеки цармолили, баро, бика, ока компонента ненти подобного доро. Я не буду останавливаться на той части вопроса, на которой

достаточно долго было задержано ваше внимание, но все же хочу в двух словах сформулировать свой взгляд на формальное выражение представленного материала и относительность естественного рельефа, который вызывал сомнения на всех этапах рассмотрения данного проекта. Вопросы эти, как вы заметили, перенесены в финал, в призму, где сходятся и преломляются лучи баро бисте дарстен станбирстаре. Но в конечном итоге это уже не может отрицать, подтверждать, перечеркивать или доказывать взгляд на призму, как на оптический предмет. Некоторые, например, категорически не разделяют этого взгляда, и совершенно справедливо, между прочим. Что касается замечаний, они, насколько помнится, связаны с внешним видоизменением образа, об этом я уже говорил, и вы тоже несколько туманно, но все же понятно, изложили вашу позицию.

С. Анч-дзе сделал передышку, обвел взглядом оцепеневшую аудиторию. Самхарадзе громко чихнул.

— На здоровье! — пожелал кто-то.

— Спасибо, закрой же наконец окно!

— Возьми и закрой, я, между прочим, не приставлен окна закрывать, — возразил Боря.

Самхарадзе рассмеялся, спрятал платок и закрыл окно.

— Мы фактически закончили работу… — продолжал Сосо. — А вы уже не вправе требовать от нас еще одного варианта, вы можете не принять этот, но и отвергнуть не можете, так как мы почти полностью учли все высказанные вами ранее замечания, которые были сформулированы в свое время в виде заключения. Здесь вот заключение, и здесь должны быть «Голубые мосты», официально представленные вам в трех экземплярах. И теперь, чтобы урегулировать наши взаимоотношения без юридического вмешательства, можете рассмотреть и сверить ваше предыдущее заключение и наш последний вариант… — добавил С. Анч-дзе и сел.

— Вы кончили? — спросил Васо.

— Да.

— Н-да, — процедил Васо и задумался. — Дело здесь, товарищи, значительно сложнее, чем представляется с первого взгляда. Несмотря на это, официальная часть нашего заседания может считаться законченной.

— А вы не выскажетесь, батоно Васо? — спросил Сосо.

— Что я могу сказать, сынок, скажу, что очень много непонятного и в ваших «Голубых мостах», и в вашем выступлении, и в высказываниях других товарищей, как письменных, так и устных, и вообще — в жизни. Я говорю так не потому, что обвиняю вас в чем-нибудь. И вовсе не утверждаю, что мне все ясно. Нет, товарищи, наоборот. Очень многое необъяснимо и непонятно в этом мире. Даже слишком непонятно. Видно, мое время ушло. Что есть — есть, ничего не поделаешь, время ведь не воротишь… Что же касается дела, «Голубые мосты» приняты. Не сегодня, так завтра один из нас напишет заключение, но суть в том, что я его не подпишу. Подписать следовало Како, но он успел увильнуть, а если б далее не уехал, все равно не подписал бы. Вы можете ждать возвращения Шота, но поверьте — и он не подпишет. Впрочем, решающего значения это и не имеет, любой колчлен может подписать заключение, но я-то знаю, что ни один из вас не подпишет, не потому что не желаете или боитесь, — просто ваша подпись не имеет никакой силы — ни формально, ни юридически. Зато директор безо всякого может утвердить заключение, но без нашей подписи не утвердит, а если и утвердит — оно не будет иметь силы.

— Да, но как же мне быть? — растерянно спросил С. Анч-дзе.

— Пусть тебе директор скажет, у нас нет права говорить вам что-нибудь официально… Ну, а если нет, пусть решает управление, а над ним тысяча других инстанций… Но вообще-то мы дадим вам заключение — не подписанное и никому не адресованное, отнесите его директору. Директор может утвердить его, как я сказал вам, но без нашей подписи он не утвердит, а если и утвердит, не подпишет… Ничего больше я посоветовать тебе, мой друг, не могу…

— Большое спасибо, батоно Васо… Хорошо, дайте мне хоть заключение.

— Заключение-то дадим, да…

— Никакое заключение из этого отдела выдано не будет, пока не представите рукопись! — строго сказала Тина и захлопнула папку.

— Я принес три экземпляра.

— Сюда ни один не поступал.

— А я при чем?!

— Не знаю, кто при чем!.. Не могу никак понять, батоно Васо, кто что берет, кто что уносит. Почему я должна отвечать за всех?! — взвинчивала себя Тина.

— У кого есть экземпляр, товарищи? — спокойно спросил Васо.

— У меня, но только половина… — сказал Шукри Джапаридзе, — И ту мне Бела оставила… Вторую половину Копалейшвили позабыл в машине, а Копалейшвили — утром звонили от него — по дороге из Мцхети вместе с машиной свалился, оказывается, в Мтквари, сам уцелел, а машина повреждена, и радио украли. Один экземпляр у меня был, но взял автор, а еще один вчера и позавчера несколько раз переходил из моей комнаты в комнату Како, больше ничего не знаю… — закончил Шукри и, пересев в темный угол, стал наблюдать оттуда, и глаза его подозрительно искрились.