Современный грузинский рассказ
Шрифт:
Под вечер, когда мимо усадьбы Хриокашвили вновь прошло стадо и утихли мычание и топот копыт, ко двору подъехал грузовик с крытым кузовом. Важа открыл ворота. Шофер грузовика сквозь стекло кабины напоминал ястреба в клетке. Он неторопливо открыл дверь, вытащил из нагрудного кармана кожаной куртки две плитки шоколада, спрыгнул на землю и протянул одну плитку Гогия.
— В дальний рейс еду, — сказал он, обернувшись к Важе. — За ночь надо успеть отремонтировать, время не ждет, спозаранку — в дорогу.
Шофер протянул вторую
— Перекусим — и мигом, — сказал Важа.
— Я сыт. Вот тебе деньги за труд. Запчасти в кабине. Пойду к двоюродному брату, век его не видал, не годится так. Чуть свет буду у тебя. — Шофер протянул Важе деньги, попрощался за руку с его матерью, потрепал мальчика по щеке и, вертя на указательном пальце кольцо со связкой ключей, вышел на дорогу.
— Кто это, сынок? Что ему надо? Почему он тебе столько денег дал, а? — заволновалась мать.
— Махину эту отремонтировать должен вот и заплатил. Успокойся, мама. За меня, говорю, не бойся, я глупости бросил! — успокоил Важа старушку и подошел к машине.
Ночь. Важа при свете электролампы, перевешенной через ветку дерева, ремонтирует грузовую машину. Гогия, присев на корточки, подает дяде инструменты. Его клонит ко сну. Он то и дело зевает, но крепится. На балконе с недостающими балясинами сидит мать и дремлет. Неподалеку большая пегая корова жует свою бесконечную жвачку. Иногда она перестает жевать, и приглушенное мычание стелется по двору.
— Мычит она как-то тревожно, нездорова, что ли, — говорит с балкона очнувшаяся от дремоты мать, — как бы с ней беды не случилось.
— Ступайте-ка спать, с чего это вдруг все совами обернулись? — говорит Важа и, обращаясь к племяннику, прибавляет более строгим голосом: — Марш в постель. Умываться и спать.
Гогия встал, зачерпнул пригоршней бензин из ведра, потер руки, высушил ветошью, пошел мимо коровы к крану, промычал дорогой, передразнивая ее, помылся и вошел в дом.
— Слышишь, мама? — Важа взглянул на балкон. Мать успела снова задремать.
— Веро дождусь. Пока не вернется, не лягу! — стояла на своем старушка.
— Я-то здесь. Чего беспокоишься? Или кто ее заденет — меня не боится. Ступай, говорю, спать, — Важа не стал дожидаться ответа, лег на землю, по эту, невидимую с балкона сторону машины и взглянул на корову. Смотрел он на нее довольно долго, потом приподнялся и улегся на вытащенное из кабины сиденье.
Луна растворила в себе бледный свет электролампы.
Усталые шаги на лестнице нарушили тишину ночи.
Важа приподнялся.
— Ты, Веро? — Вполголоса окликнул он сестру и присел на сиденье.
— Ой, а я тебя и не заметила! — удивилась Веро и проворно сбежала вниз по ступенькам. — С чем возишься?
— Да с машиной. Немного осталось…
— Уже начало первого. Отложил бы на утро.
— Нельзя никак. Спешит хозяин. Спозаранку, говорит, чтобы готова была.
— Заместитель наш вроде какое-то дело тебе
— Никуда не денется, вернется. А Гогия у тебя хороший парень, — сказал вдруг Важа, — голова варит, да и руки умелые… Насилу его спать отослал…
— Сказал тоже! Ты для него — бог! Как ты вернулся, в нем вроде силы прибавилось… Ладно, вставай, Важа, спать пора, — ласково сказала Верб и медленно поднялась на балкон.
Важа, однако, продолжал сидеть и поднялся только тогда, когда все утихло в доме. Он водворил сиденье на место, погасил во дворе свет и спустился в подвал. Здесь он зажег небольшую лампу, взял с полки два ножа, один узкий и длинный, другой покороче, но широкий, отточил их на точильном камне, провел остриями по запястью. Ножи были отлично наточены. Важа положил их обратно на захламленную полку, рядом с кувалдой, и вернулся во двор. Постояв с минуту во дворе, он вышел на проселок, огляделся по сторонам.
Сельская улица, освещенная неоновыми лампами, была безлюдна.
Важа вошел во двор, запер калитку и, приблизившись к корове, уставился на ее вислый живот и не в меру разбухшее вымя. Корова беспокойно топталась на месте и приглушенно мычала, то и дело обнюхивая землю или забор, словно искала что-то.
Важа подвел скотину к дверям подвала и куском каменной соли заманил внутрь. Корова с трудом протиснулась в широкую двустворчатую дверь, постояла в темноте и внезапно подалась вперед, стукнувшись мордой о полку на противоположной стене. Что-то с грохотом упало на земляной пол и разбилось. Важа, обжигая пальцы, вывинтил из патрона небольшую лампу, сменил ее на другую, в пятьсот ватт.
Яркий свет залил подвал. Корова бесцеремонно обнюхала все вокруг, еще раз замычала и повернулась всем телом к Важе.
В правой руке Важа держал молот…
Корова снова протяжно замычала, тряхнула отвислым животом и, пока Важа поднял молот, опустилась на землю. Опустилась внезапно, как подкошенная, замычала и, скривив шею, потянулась мордой к тому самому месту, откуда уже появилась новая жизнь — красное, пестроголовое существо двигалось копытцами вперед.
Важа бросил молот на землю, взял с полки пустой дерюжий мешок, постелил грядущему существу. Быстро засучив рукава, отыскал еще один мешок и ухватил им теленка за ноги.
Фыркая и чихая, приноравливаясь к новой среде, переходило из одного мира в другой пестрое, красивое, с нежными копытцами существо. Важа вытянул задние ноги теленка и опустил на прохладную землю. Некоторое время он сидел неподвижно, потом прислонился к стене подвала, заполненного телами коровы, теленка и его самого. Корова тихо замычала и несколько раз лизнула новорожденного.
После минутного отдыха Важа поднялся, подтащил мешок с теленком поближе к вымени матери, достал тут же из ящика горсть соли и посыпал мокрое тело теленка. Мать с живостью принялась лизать свое чадо.