Современный польский, чешский и словацкий детектив

Фикер Эдуард

Он спрятал бритву, умылся и, завязывая галстук, принял решение: «Пусть над этим ломает голову Шимчик».

Анна Голианова вошла в комнату брата.

— Ты когда пришел? — спросила она.

— Поздно, — ответил тот, — а в чем дело?

Анна сказала, что до самой ночи его ждал директор Сага.

— Ну и пусть его…

— Похоже, тебя ничто не интересует.

Он ухмыльнулся и буркнул:

—Да.

На столе лежала открытка со швейцарской маркой. Анна взяла ее в руки; лицо ее осунулось, под глазами залегли темные круги. Нетрудно

представить, как сестра провела ночь. Невестку она ненавидела — сначала за то, что брат женился на ней, потом за то, что она его бросила. Это была чисто женская ненависть.

— Не волнуйся, она не приедет, — продолжал Голиан, — просто в голову что-то взбрело, может, затосковала, может, какая-нибудь неприятность. Хотя я верю, что, когда писала, намерения у нее были серьезные. Но все равно она не вернется, испугается, и тогдаона тоже испугалась. А ведь могла бы ехать со мной, говорила, что ей предлагают…

— Кто предлагал, люди из Мюнхена?

У инженера задрожали губы. Он кивнул:

— Да, Баранок, лично. Негодяй он, вот кто. Пристанет — не отдерешь.

— И к ней приставал?

— Ко мне. Возможно, к ней тоже, черт его знает, мы с ней тогда уже разошлись, порвали, я был без работы. Вера строила из себя гранд-даму… Половину пособия, что нам давали, выбрасывала на косметику. Однажды я не выдержал — сидел голодный, — в полном отчаянии хлопнул дверьми, потом пожалел… Но было уже поздно: когда вернулся, она исчезла. — Голиан прижал ладонь ко лбу. — Мне ее и сейчас недостает, — прошептал он, — иногда я хочу, чтоб она вернулась. Но нет, не вернется.

— А если вдруг вернется?

Голиан допил молоко.

— Нет, — покачал он головой и, отказавшись от бутерброда с сыром, сказал, что поест с похмелья в столовой селедочки. — Мы сегодня ночью с Эдитой выпили, — объяснил он. — Когда вернулся, хотел и с тобой чокнуться, но ты уже спала.

— Нет, — вздохнула Анна, — не спала.

— Света в окне не было, — сказал Голиан и вдруг заметил, что сестра внимательно рассматривает его рубашку. — Новая, вчера купил, перед самым закрытием, представь, оказался последним покупателем, только ушел — и магазин заперли. Мотор забарахлил, пришлось менять свечи, второпях весь извозился в масле… Думаю, нет, ее уже не отстираешь, взял и выбросил… Все равно была плохонькая… Убери, пожалуйста, эти булки!

Голиан дождался, когда сестра выйдет, и беспомощно огляделся вокруг: стол, старый диван, полочка с книгами, шкафчик… Картины, олеография — Христос, сидящий на скале. Стиснув зубы, он схватил свой портфель. Уже в дверях услышал из кухни голос сестры: «Вернись сегодня пораньше!» — но сделал вид, что не слышит.

В почтовом ящике у ворот газет не было — значит, Сага уже ушел.

Инженер Голиан сидел в своем кабинете и думал: «Здесь работа, а там, за окном, тополя, палатка, скамейки и зелень…»

Кто-то постучал в дверь.

— Лазинский, — представился тучный мужчина в желтой рубашке с воротом нараспашку и сандалиях на босу ногу. —

Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, мы сейчас быстренько закруглимся.

Сотрудник органов госбезопасности, принесший фотографии, явно спешил закончить работу поскорее и не задавал лишних вопросов. «Может быть, он ничего не заметил, — подумал после его ухода Голиан, — но я просто не знаю, куда девать руки, все время верчусь на стуле, мнусь… Удивительно, но фотографии я разглядел яснее, чем толстое лицо Лазинского».

Зазвонил телефон: Голиан вздрогнул, услыхав голос инженера Бауманна.

— У меня нет времени. — Свой собственный голос он слышал словно издалека. — Если хочешь, часа в два пополудни ила что-нибудь около этого.

— Очень прошу тебя, в два часа уже может быть поздно! — настаивал старческий голос.

В окно было видно солнце, спрятавшееся за облаком, тополя, автобус у забора, за рулем курил шофер. Вахтер учтиво склонился перед Лазинским. И все это, словно далекое ночное море, омывает шум завода. Фосфаты на экспорт, их повезут поезда и пароходы. Ливан, Алжир, Куба…

— Сейчас я очень занят, — повторял он упорно и, повесив трубку, потащился в столовую. Селедки не было. Голиан взял булку с ветчиной. Он дожевывал свой бутерброд на телефонной станции и, поглядывая на телефонистку, ждал междугородную.

— Никто не отвечает, — сказала она.

В дверях вдруг показалась лысина. Это был инженер Бауманн.

— Это все? — спросил разочарованно директор. — У вас все, товарищ Сикора?

— Все, — подтвердил молоденький инженер с наивным мальчишеским лицом.

— А вы что скажете?

Стеглик тоже ничего не мог сказать.

— Ну а лаборанты? Знал кто-нибудь из них, что за опыты проводятся у вас в лаборатории?

— Вероятно, нет, — после короткой паузы ответил Стеглик.

А Сикора сказал:

— Не знаю, я с ними и знаком-то мало. Может, кое-кто и понимал.

— Следовательно, вы полагаете, что им известна лишь самая малость?

— Похоже, что так, — согласился Стеглик и засмеялся. — Парни думают только о футболе, а девушки — о парнях. Малишка Токарова, та, пожалуй, интересуется. Наверное, потому, что обожает Бауманна. Она вообще обожает пожилых холостяков.

— Бауманн вдовец.

— Все равно она его боготворит.

Дальнейший разговор — бесполезная трата времени. Сага отпустил инженеров и рассеянно уставился в пустоту. Потом достал папку Голиана и стал просматривать ее: отчеты, копии заключений об анализах полученного сырья и другие не представляющие интереса бумаги. Негласное соглашение руководства о том, что бывший эмигрант не должен иметь доступа к чему-либо серьезному, недоверие к его прошлому — все это Голиан безропотно принял и, кажется, понял, потому и не просил другой должности, смирился… И вдруг Сага насторожился — последним в папке лежал черновик заявления. «Прошу освободить меня от занимаемой должности, так как выполняемая мною работа меня не удовлетворяет, полагаю найти для себя…»