Союз любви (проза, стихи)

Веселовская Надежда

– Как вы не понимаете, мы хотим встре-чать, - раздельно произнесла баба Тата, округлив свои выразительные глаза.
– Мы хотим видеть, как на нашу землю... мощи отца Серафима...
– расчувствовавшись, она была готова рассказывать все сначала, от брюшного тифа.

– Но Надя совсем простужена!

– Я тоже хочу встречать, - подала голос Надя.
– Я столько раз слышала, что нельзя ехать в Саров - но уж на вокзал-то можно... И вообще, мы там будем совсем недолго: только увидим - и сразу домой.

На том и порешили.

Раннее утро было холодным,

но не крепко-морозным, а скорей пронизывающим сыростью. У запертых ворот на платформу толпились люди - сперва немного, но число их быстро росло. Вскоре Надя и баба Тата были уже не с краю, а в середине ожидающих. Поезд к назначенному времени не пришел и никто не знал, когда его ждать. Два молоденьких милиционера, охранявших ворота, пожимали плечами: "Мы ничего не знаем. Нам не сообщено. Ваше дело - стойте хоть до вечера".

Толпа волновалась, но не рассасывалась. Все чаще люди пробивались к воротам с намерением попасть на платформу.

– Пригласительный билет, - требовали милиционеры.

– Я священник.

– Ваши документы... идите.

– Роман, Роман!
– звала пожилая звонкоголосая женщина пробивавшегося сквозь толпу мальчика.
– На вот, отнеси папе стихарь, - совала ему в руки какой-то сверток и проталкивала юного поповича в ворота, чтобы получил большую долю святости, встретив мощи прямо из вагона.

– Иди, кисанька, ты замерзла, - заметила баба Тата.

– А ты как? Выстоишь одна?

– Неужели нет, - баба Тата всегда бодрилась, но в данном случае, пожалуй, не преувеличивала свои возможности.
– Иди, а то будешь потом болеть...

Обняв ее поверх толстого пальто, Надя заработала локтями и скоро уже шагала по вокзальной площади. Правду оказать, она чувствовала облегченье - сейчас будет теплое метро, которое доставит ее домой, там - горячий чай, аспирин; если температура высокая, можно и в постель лечь. Сейчас, сейчас... вот уже и пересадка. Надя еще могла заскочить в поезд, но почему-то села на скамейку ждать следующего. А потом почему-то перешла на другую сторону и снова поехала на вокзал. Зачем, она и сама не знала: неужели ради того, чтобы вновь перемолвиться с бабой Татой? Или чтобы стоять до вечера?

Первое, что она увидела по выходу из метро - выплывающий из-за угла высокий фонарь с цветными стеклами, а за ним - парные золотые хоругви. Крестный ход! Взбежав на сугроб и вытянувшись на цыпочках, Надя сумела разглядеть большой образ преподобного Серафима, украшенный живыми цветами и крест, также в живых цветах... дальше стеклом и золотом блеснул ларец с мощами, и снова хоругви, а потом - темные головы повалившего вслед народа...

– Ну что, встретили?
– открывая дверь, спросила Надина мама, остававшаяся все это время с малышом.
– Привезли мощи? А крестный ход был?

– Все было, все видели. Отец Серафим милости прислал!
– в пояс поклонилась баба Тата дочери и малолетнему правнуку, игравшему на полу посреди разбросанных кубиков.

– Ну, а ты как?

Надя, забывшая в последние полчаса о своей простуде, вдруг с изумлением обнаружила, что от

нее ничего не осталось: ни головной боли, ни насморка и щекотки в горле, ни ломоты в костях. На следующий день она окончательно поняла, что совсем здорова. Больше того - не с этого ли времени у нее вообще прекратились мучительные простуды?

До революции баба Тата два года проучилась в Александро-Марьинском институте благородных девиц. По рангу он был московским аналогом Смольного. Его основала императрица Мария Федоровна, супруга Александра III - эти два имени и дали институту название.

– Как же вы там учились?
– спрашивала Надя.

– Было две классных дамы, - охотно рассказывала баба Тата.
– Одна весь день говорила с нами по-французки, другая свой день - по-немецки. А учителя само собой - вели уроки словесности, арифметики, истории. Танцмейстер приходил: ножку так, ножку так... А в старших классах девочек учили и шить, и готовить, и дом вести. Мне уж не довелось...

Из этих и других рассказов на Надю глядел большой темноватый из-за опущенных штор коридор, по которому парами шли девочки в длинных зеленых платьях. На рукавах и вокруг шеи белели жестко накрахмаленные оторочки. Все девочки были гладко причесаны и все как одна держались прямо - в программу воспитанья входило каждый день по часу держать за спиной скалку. Дисциплина царила строгая - даже выбившийся из прически завиток мог стать предметом взыскания. Так что шалить и проказничать оставалось втайне.

В столовой, построившись по классам, долго читали и пели молитвы. Потом рассаживались за длинными столами. Классная дама брала половник и тарелки с горячим супом плыли по рукам девочек в самый конец стола. Последней получала свою порцию та, что сидела возле классной дамы.

Однажды баба Тата из троллейбуса показала Наде невысокое желтое здание старинного типа, стала называть окна: прямые на втором этаже - дортуары, закругленные внизу - столовая, самые большие - зала.

– В зале проходили всякие торжества, - рассказывала она, и Надя подмечала в ее углубленных воспоминаниями глазах искорку детского интереса и детской же почтительности.
– Например, выпуск. Кто кончал наш институт на отлично - получал бриллиантовый шифр императрицы. С ним можно было посещать все придворные балы... А девочек у нас принимали не ниже семьи полковника.

– Как же тебя взяли?

– За меня хлопотала одна дама, преподававшая там музыку... И офицеры папиного полка. Знали, что с его жалованьем не выучить всех детей, вот и пропихнули меня на казенный счет. Милый мой отец...
– умиленно вздохнула баба Тата.
– Его не только что офицеры - все солдаты любили: наш батюшка. Он в жизни никого не обидел. А вот был там еще священник, отец Рафаил, так тот придирался к солдатам и жаловался начальству. И когда пришла революция - они все на германском фронте были - Рафаилу сразу - пулю в лоб, а моему папочке выдали охранную грамоту - совет солдатских депутатов просит содействовать возвращению в Москву гражданина Лепорского А. Г. Так его любили...