Созвездие Кита. Орбиты
Шрифт:
Не говори, что хочешь выйти за все пороги
многоимённой веры, ощерившейся крестами
с телеэкрана раненого пейзажа,
бросившегося с девятого этажа.
Люди не терпят себя – как их терпят боги?
Смотрим не глубже, чем под ноги, читаем себя с листа мы,
то ли и правда ждём, то ли волочим заживо
заоконенное, забракованное «ждать».
Не говори, что…
Знаешь, слова ничего не исправят.
Пусть это будет молчание, прячущее ответ
в
вправлен билет до прошлого с пересадкой сердца в Москве.
И никому ни слова. Мы до завтра не уничтожимся,
значит, завтра поговорим.
Мир
нас разденет до самого до никтожества,
снежной нежностью обагрив.
Ври
мне
нагло,
ври безутешно,
ври, что время вернёт мне долг и
мои даниловские веснадцать лет.
И вставай уже на ноги.
Серьёзно, асфальт холодный,
простудишься. Посмотри, как хорош
(когда ничего не ждёшь),
бессовестно хорош
снег.
Стефания Данилова
Палка, палка, огуречик, карандашик задрожит:
вот и вышел человечек в удивительную жизнь.
Ложка, вилка и слюнявчик, да игрушки на полу.
Человечек насвинячил и теперь стоит в углу.
Ашки, бэшки, рассчитайся на раз-два, ча-ща, жи-ши.
Плюйте в лица, блюйте в тазик, ты мне больше не пиши.
Во саду ли, в огороде, в час немыслимых потех
мы при всём честном народе выбирали, да не тех…
Кто направо, кто налево, карты, деньги, два ствола,
развенчали королеву, и не вспомнят, что была,
тили-тили, трали-вали, а в ушах трамвайный звон,
наливали, наливали, с глаз долой – из сердца вон,
плюс на минус будет минус, плюс на плюс – звезда во лбу,
вот скажи-ка мне на милость, ты зачем лежишь в гробу?
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, приезжай хоть на часок,
листьев мокрых, листьев палых нескончаемый вальсок,
спят усталые игрушки, в неотвеченных висят.
Не хочу к тебе в подружки, мне уже под пятьдесят.
Мама мамочка мне страшно, отчего часы спешат…
Кто-то там стоит на страже и не выйти не сбежать…
К стопке водки – огуречик. Палка, палка, крест равно.
Вот и вышел человечек в бесконечное
Восьмилетняя девочка помнит, как пахнет инеем.
Как оживают люди, идя на ярмарку,
что в сочельник откроют на пешеходной линии.
Восьмилетняя девочка грезит ледовым яблоком.
Восьмилетняя девочка слушает разговорчики
полупьяной мамаши с каким-то пришедшим жиголо.
Восьмилетняя девочка пишет дурацким почерком
сочиненье на тему «Как я провёл каникулы».
В сочинении девочка ищет прописку в космосе,
самоубийство считая причиной вескою.
На собрании на родительском смотрят косо все
и отец порет девочку пряжкой красноармейскою.
Восьмилетняя девочка ходит со взрослым паспортом.
Любит психов, фронтменов групп и преподавателей.
Чувство самозащиты у неё ничерта не развито.
Антивирусы не реагируют на предателей.
Восьмилетняя девочка всё пустотой испачкала,
слушает рэп и смотрит «Мальчишник в Вегасе».
Восьмилетняя девочка ест витаминки пачками.
Не отличая амфетамин от экстази.
Восьмилетняя девочка пахнет бедовым инеем.
Ярмарка где-то рядом, через три города.
За неименьем жилища, призванья, имени
Восьмилетняя девочка обстригла ресницы коротко.
Восьмилетняя девочка падает с крыши замертво,
никому не перестрадать, не переболеть её.
Восьмилетняя девочка вымерла динозавриком
и никто не узнал, что была она восьмилетняя.
И с последним приходом, тёплым, как одеяло, как
мамины руки на животе беременном,
на рождественской ёлке тает ледовым яблоком
непонятная жизнь в непонятном пространстве-времени.
Для меня город пахнет июнем,
серпантинами горных дорог,
васильковым огнём полнолуний
и последним звонком на урок.
Список книжек на лето прочитан
и на дне рюкзака позабыт.
Имена нарисованы чьи-то
на асфальте мелком голубым.
Невидимка одно из них синим
аккуратно обвёл по краям.
Там моё непонятное имя.
Там моя непонятная я.
Там мои сероглазые горы
и блестящие крылья идей.
Я в июне построила город,
абсолютно лишённый людей.
Сувенирный набор из потустороннего мира
я показываю тем, кто идёт по крыше.
Вот диск с записью тамошнего прямого эфира,
что ты на ней слышишь?
Это ножницы перерезают толстенный провод,
состоящий из маленьких проводочков.