Созвездие Кита. Орбиты
Шрифт:
Легче найти преступника, чем повод
не ставить точку.
Пахнет сломанным летом, зелёным одеколоном
и поворотом, слабым и бессюжетным.
«Вечность» из костяной мозаики – не то слово,
что за крутое этно.
Страшно не то, что эти будут смеяться,
когда я пойду двухлеткой, смешно и криво,
смесь медицинского клея и пористого фаянса.
Отрастившая крылья.
Это всё – о тебе.
Отражённый свет как больное местоимение.
Или Божья заболевающая фантазия.
Подбери мне здесь рифму лучше, чем «эвтаназия».
Это чёрная сказка скрывается под белилами.
По бумаге воды о нас написали вилами.
Что случается, если зеркало смотрит в зеркало?
Подбери мне здесь рифму лучше, чем «исковеркало».
Днём скрываясь под псевдонимами, капюшонами,
два окна друг на друга горят как умалишённые.
Одинаковыми, простыми инициалами.
Подбери весь огонь и сделай страницы алыми.
И разгневался бог, и невзлюбило небо нас.
Это полулюбовь, превращённая в полуненависть.
Бронхиальная астма замшелого трагикомика.
Подбери мне все ноты, упавшие с подоконника.
Одинаковый чек в оранжевом круглосуточном.
И прохожий, подслеповатым совсем не будучи,
перепутает нас на неосвещённой улице.
Ибо лучше, чем я, никто с тобой не срифмуется.
Екатерина Дуракова
По ночам снится Бог,
он бывает ужасно сердит.
Я не так проповедую,
и вообще, веду себя отвратительно.
Говорит, что доверие,
выданное мне в кредит,
я могу оставить себе,
если сумею хоть что-нибудь ещё
сохранить от него.
А ещё говорит,
что кривая моя стезя
на Его подоле
шита лучшими белыми нитками.
Только снова выходит,
что не говорить нельзя,
и молчание стало бы
самой большою ошибкою.
Потому-то под небом
я всё ещё тщусь говорить.
И отчаянно силюсь не показать
своей слабости.
Бог молчит, осуждая —
он должен предупредить:
«Не выверни челюсть,
когда будешь кусать это яблоко».
Происхождение
Был прадед – странствующий рыцарь,
А мой отец – на четверть гном.
И на семи ветрах мой дом…
Но иногда мне Космос снится.
Молодой
Маме
Твёрдо верный привычке одной:
По ночам зажигать свет —
Этот дом… Он совсем молодой.
Дому – двадцать с годами лет.
И пока я грустил о том,
Что в далёком краю был,
Ты с ветрами дружил, дом,
Отряхая дожди с крыл.
Я вхожу в молодой дом
И всегда зажигаю свет,
Оставляя беду на потом.
Милый! Стой – сотни тысяч лет!
Приходящая вслед за днём
Ночь – тревожна, и звёзд – нет.
Но стоит молодой дом,
И в окошке его свет.
Страх огня – как болезнь – привит.
Очищенье – итог пожара.
Но не выдержу новой любви,
Как не выдержал пытки старой.
Этот, боли – особый! – вид,
Звёздным бликом у сердца пляшет:
Это – больше, чем просто страшно,
Если место ожога болит.
Разум рвался и кривь явил.
А потом – просто «встал и вышел».
Я не выдержу новой любви,
Я боролся, но это – слишком.
Шароварница
Стихотворение из сюжетного цикла «Августа».
Обрывком зелёной ленты,
Малиново-чёрным пером,
Опавшим на бархат колета,
Расшитого серебром —
Запомнишься. Мне и людям.
Войдёшь, не спросясь, в века.
Мистерии акт подсуден,
Цена же её – велика.
Вся сущность твоя проявится,
Когда, миновавши капкан,
Прекрасною шароварницей
Запомнишься ты векам.
– Такая к ногам повалится,
Немыслима и горда?
Бесстыдная шароварница
Без спросу пришла сюда.
С иными – умеешь нянчиться,
Мне – смех твой. Насмешка остра.
Такие как ты не старятся,
Ты – пьяной весны сестра.
Молчи! Пощади моё ханжество…
За что мне такая беда?
Проклятая шароварница!
Зачем ты пришла сюда?!
Цепи мои упали.
Сорваны прочь затворы.
Новые мысли, дали,
Новые разговоры.
Воля внутри – подкожна.
Небом обещано счастье.
Только саднят безбожно
Стёртые в кровь запястья.
Прорвать, как блокаду, беспамятства липкий туман —
В подтаявший город твоей двадцать пятой весны.
Там скверная женщина пишет бульварный роман,