Спартак(Роман)

Фаст Говард Мелвин

Вошел раб и поставил утку на серебряном блюде. Другой раб разрезал ее. У Красса был круглый стол — они только что вошли в моду — с непрерывающейся кушеткой, окружающая его на две трети. Обедающие ели полулежа, обложившись грудой шелковых подушек.

— Эта утка, например, она копченая, фарширована трюфелями и приготовлена с терпкими, замоченными в бренди персиками.

— Это очень вкусно, — сказала Вариния.

— Да, я говорил тебе раньше о забавной вещи, которая произошла сегодня. В бани пришел Гракх. Он ненавидит меня так, что больше не может скрывать. Как ни странно, я его не ненавижу. Я забыл — ты его не знаешь. Он сенатор и великая политическая сила в Риме — или

был. Сегодня его сила очень шаткая. Он один из новой команды, вытащивших себя из сточной канавы и сделавших состояние из взяток и блокирования голосов. Жирный человек-свинья. Нет гордости — нет тела; обычно это так. И никакой чувствительности тоже, поэтому он будет сидеть на своем троне, пока его не смоет из-под него. Хорошо, я сразу понял, что он хотел от меня чего-то. Он провел отличный показ, демонстрируя мне свою жирную тушу в тепидарии. И наконец, он выступил с предложением. Он хочет тебя купить. Предлагалась довольно высокая цена, и затем, когда я отмахнулся от него, он удвоил цену. Очень определенно. Я оскорбил его, но он столь толстокож, что его ничем не проймешь.

— Почему ты не продал меня? — спросила Вариния.

— Ему? Дорогая, ты должна увидеть его однажды, выгуливающего свою плоть. Или тебе это не важно?

— Это не имело бы значения, — сказала Вариния.

Красс отодвинул блюдо и уставился на нее. Он выпил свой стакан вина, налил другой, а затем, охваченный внезапной яростью швырнул стакан через комнату. Теперь он говорил с обдуманным контролем.

— Почему ты так меня ненавидишь?

— Должна ли я любить тебя, Красс?

— Да, потому что я дал тебе больше, чем Спартак когда-либо.

— Ты нет, — сказала она.

— Почему? Почему нет? Что такое он был? Он бог?

— Он не был богом, — ответила Вариния. — Он был просто человеком. Он был простым человеком. Он был рабом. Разве ты не знаешь, что это значит? Ты проживший свою жизнь среди рабов.

— И если я отвезу тебя в деревню и отдам какому-нибудь землепашцу, ты могла бы жить с ним и любить его?

— Я могу любить только Спартака. Я никогда не любила другого человека. Я никогда не полюблю другого человека. Но я могла бы жить с полевым рабом. Он был бы кем-то вроде Спартака, хотя Спартак был рудокопом, а не полевым рабом. Это он. Ты думаешь, что я очень проста, и я так думаю, и я тоже глупа. Иногда я даже не понимаю, о чем ты говоришь. Но Спартак был проще, чем я. По сравнению с тобой он был как ребенок. Он был чист.

— Что ты подразумеваешь под чистотой? — спросил Красс, контролируя себя. — Я выслушал от тебя столько всякого мусора! Спартак был беззаконным врагом общества. Он был профессиональным мясником, ставшим убийцей вне закона, врагом всего прекрасного, порядочного и хорошего, что создал Рим. Рим принес мир и цивилизацию всему миру, но эта рабская грязь умела только жечь и уничтожать. Сколько вилл лежит в руинах, потому что рабы не знали и не понимали цивилизацию! Что они сделали? Чего достигли за четыре года, что они сражались с Римом? Сколько тысяч умерло, потому что рабы восстали? Сколько горя и страданий было принесено в мир, потому что эта грязь мечтала о свободе — свободе уничтожать!

Она сидела молча, склонив голову, опустив глаза.

— Почему бы тебе не ответить мне?

— Я не знаю, как тебе ответить, — тихо сказала она. — Я не знаю, что эти вопросы означают.

— Я слушал от тебя то, что не спустил бы никому другому на земле. Почему бы тебе не ответить мне? Что ты имела в виду, когда ты сказала, что Спартак был чист? Я менее чист?

— Я тебя не знаю, — ответила Вариния. — Я тебя не понимаю, я не понимаю Римлян. Я знаю только Спартака.

— И почему он

был чист?

— Я не знаю. Ты думаешь я не спрашивала себя? Может быть, потому, что он был рабом. Может быть, потому, что он так много страдал. Как ты можете понять страдания раба? Ты никогда не был рабом.

— Но чист, ты сказала чист.

— Для меня он был чист, он не мог сделать ничего плохого.

— И ты думаешь, что было хорошо поднять это восстание и предать половину мира огню?

— Мы не поджигали мир. Все, что мы хотели — нашей свободы. Хотели жить в мире. Я не умею говорить так, как ты. Я не образована. Я даже не могу хорошо говорить на вашем языке. Я смущаюсь, когда ты обращаешься ко мне. Я не смущалась, когда была со Спартаком. Я знала, чего мы хотим. Мы хотели быть свободными.

— Но вы были рабами.

— Да. И почему одни должны быть рабами, а другие свободными?

Красс заговорил более мягко, — Ты живешь сейчас в Риме, Вариния. Я провез тебя по городу в моих носилках. Ты видела силу Рима, бесконечную, безграничную силу Рима. Римские дороги тянутся через весь мир. Римские легионы стоят на краю цивилизации и сдерживают силы тьмы. Государства трепещут при виде жезла легата, и там, где есть вода, Римский флот управляет морями. Ты видела, как рабы разгромили некоторые из наших легионов, но здесь, в городе, от этого не пробежала даже рябь. По всякому рассуждая, разве можно предположить, что несколько мятежных рабов могли бы свергнуть могущественнейшую силу, которую когда-либо знал мир, — власть, с которой не могут сравниться все империи древности? Разве ты не понимаешь? Рим вечен. Римский путь — это лучшее, что когда-либо создавало человечество, и он будет существовать вечно. Я хочу, чтобы ты это поняла. Не плачь о Спартаке. Пускай история занимается Спартаком. У тебя есть своя жизнь, чтобы жить.

— Я не плачу о Спартаке. Никто не будет плакать о Спартаке. О Спартаке никогда не забудут.

— Ах, Вариния, Вариния, какая ты глупая! Сегодня Спартак — это всего лишь призрак, и завтра этот призрак исчезнет. Через десять лет никто не вспомнит его имя. Почему они должны помнить? Есть ли история Рабской Войны? Спартак не создал; он только уничтожал. А мир помнит только тех, кто создает.

— Он создал надежду.

— Вариния, ты повторяешь эти вещи, как маленькая девочка. Он создал надежду. Надеюсь, но для кого? И где эти надежды сегодня? Развеялись, как пепел, как пыль. Разве ты не видишь, что в мире нет другого пути и никогда не будет, — как только сильным править слабыми? Вариния, я люблю тебя. Не потому, что ты рабыня, но вопреки этому факту.

— Да…

— Но Спартак был чист, — произнес он с горечью.

— Да, Спартак был чист.

— Скажи мне, скажи мне, почему он чист.

— Я не могу сказать тебе, я не могу сказать тебе то, чего ты не понимаешь.

— Я хочу понять его, я хочу сразиться с ним. Я сражался с ним, когда он был жив, и я буду сражаться с ним сейчас, когда он мертв.

Она покачала головой. — Почему ты так следишь за мной? Почему бы тебе не продать меня? Почему ты не сделаешь со мной то, чего желаешь? Почему бы тебе не оставить меня в покое?

— Прошу тебя рассказать мне простую вещь, Вариния. Был ли такой человек, как Спартак вообще? Почему никто не может рассказать мне о нем?

— Я же сказала… — Она остановилась, и он сказал нежно:

— Продолжай, Вариния. Продолжай, я хочу быть твоим другом. Я не хочу, чтобы ты боялась поговорить со мной.

— Я не боюсь. Я больше не боюсь после того, как узнала Спартака. Но о нем тяжело говорить. Ты называешь его убийцей и мясником. Но он был лучший и самый благородный человек, который когда-либо жил.