Спартак
Шрифт:
Не прошло и четверти часа, как раб вернулся. За ним спешил Спартак. Он с распростертыми объятиями шел навстречу своему гостю. Оба гладиатора расцеловались. Спартак заговорил первый:
– Ну что нового, Эномай?..
– Новости все старые, - ответил гладиатор звучным, глубоким и приятным голосом.
– Я говорю, что тот - отчаянный лентяй, кто не бодрствует, кто не действует, кто ничего не делает. Мне кажется, Спартак мой любимый, что пришло время взять в руки мечи и поднять знамя восстания.
– Замолчи, Эномай! Клянусь богами, покровителями
– Напротив, я хочу, чтобы оно увенчалось блестящими успехами.
– Да, только не криками, горячий ты человек, но благоразумием и осторожностью добьемся мы успеха.
– Добьемся успеха?.. Но когда же?.. Вот именно это мне и нужно узнать...
– Когда заговор созреет...
– Со временем все образуется! Такие плоды, как наше восстание, знаешь как они созревают?.. Нужны смелость, мужество, дерзость... Идем вперед, начнем немедленно и раз мы уже будем на улице, ты увидишь, - дело пойдет само собой.
– Послушай меня... Будь терпелив! Сколько людей примкнуло к нашему союзу за три месяца в школе Лентула Батиата.
– Сто тридцать.
– Сто тридцать из десяти тысяч... А тебе кажется, что плоды наших трудов созрели!
– Когда начнется восстание гладиаторов, то произойдет то, что бывает с вишнями: одна тянет за собою другую.
– Как они могут примкнуть к ним, раз они не знают, в чем дело, не знают кто мы, к какой цели стремимся, какими средствами располагаем для успешного осуществления нашего плана?.. Тем вероятнее наша победа, чем глубже будет доверие, которое мы внушим нашим товарищам по несчастью.
И спустя мгновение, пока пылкий Эномай молча обдумывал слова Спартака, тот продолжал:
– Что ты, Эномай, самый сильный из десяти тысяч гладиаторов школы Лентула Батиата, сделал до сего дня? Как ты использовал влияние, завоеванное среди них твоей силой и мужеством? Сколько людей ты собрал и привлек в наш боевой союз? Сколько таких, которые знают суть задуманного нами дела? А нет ли и таких, которые не очень доверяют тебе и побаиваются твоего неистового и легкомысленного характера?.. И много ли таких, которые знают меня или по крайней мере Крикса?
– Именно потому, что я не такой образованный, как ты, и не умею говорить красно и убедительно, я и старался изо всех сил, чтобы наш ланиста Батиат пригласил тебя в качестве учителя фехтования в свою школу. Я добился своего: вот этим письмом он предлагает тебе выехать в Капую.
Эномай вынул из-за пояса небольшой лист папируса и отдал его Спартаку.
Спартак схватил дрожащей рукой папирус, сорвал печати и с волнением прочел письмо. Батиат под влиянием - как он писал - слуха об искусстве и доблести Спартака приглашал его, если он пожелает, явиться в Капую для занятий с его учениками и обещал в вознаграждение роскошный стол и значительное жалование.
– Почему же, - заговорил Спартак, спрятав письмо за пазуху, - почему ты, безумец, не отдал мне сразу этого письма, как только пришел, вместо того, чтобы заниматься пустыми
– воскликнул с просветлевшим и радостным лицом рудиарий. Там я поговорю с каждым и внушу всем веру, пылающую у меня в груди. Оттуда в определенный день, по условному сигналу выйдет войско в десять тысяч бойцов, десять тысяч рабов, разбивших свои цепи и кидающих кольца этих цепей в лицо угнетателям; десять тысяч рабов, которые из железа своих позорных цепей выкуют лезвия своих непобедимых мечей... О, наконец.., наконец,., я заберусь в гнездо, где отточу зубы змеенышам, которые будут жалить крылья гордых римских орлов!
И рудиарий, вне себя от радости, то уходил от Эномая быстрыми шагами, то возвращался к нему, словно помешанный, произнося бессвязные слова.
Эномай с восторгом наблюдал за ним, и когда Спартак несколько успокоился, сказал:
– Я счастлив твоей радостью, и еще больше будут счастливы сто тридцать наших товарищей по Союзу; они ждут тебя с нетерпением и рассчитывают, что ты свершишь великие дела...
– Они напрасно надеются на многое...
– Будет очень полезно, чтобы ты явился туда, водворить спокойствие среди этих смутьянов...
– Да, так как это самые близкие твои друзья, то они, вероятно, такие же необузданные, как и ты... Да, понимаю!.. И вот поэтому-то будет полезным для нашего дела мое пребывание в Капуе. Я сумею помешать неожиданным и опрометчивым вспышкам, которые могут стать гибельными...
– А я заверяю тебя, Спартак, что буду всегда рядом с тобой, буду терпеливо слушать тебя, и исполнять все, что ты прикажешь.
Оба замолчали.
Эномай смотрел на Спартака с такой нежностью и любовью, на какие только был способен его свирепый взор. Потом вдруг воскликнул:
– А знаешь, Спартак, что с того дня как я тебя впервые увидел более месяца тому назад, ты стал словно нежнее и красивее?.. Извини меня, пожалуй, можно даже сказать, женственнее.., но только это слово к тебе не подходит...
Тут Эномай замолчал, так как Спартак, заметно побледнев, прошептал так тихо, что великан услышал неясный звук, но не разобрал слов:
– Но боги!.. А как же она?..
И несчастный рудиарий, которого любовь к свободе, братская привязанность к угнетенным и надежда на победу заставили на время забыть обо всем, стоял теперь, подавленный тяжестью неожиданного воспоминания.
Молчание длилось долго. Спартак не говорил ни слова, погруженный в мучительные мысли. Эномай грустно глядел на страдания рудиария.
Наконец германец сказал голосом, который он всячески старался сделать мягким и сердечным:
– Итак, ты нас покидаешь, Спартак?..
– О, никогда!., никогда!..
– воскликнул фракиец, дрожа и поднимая на Эномая ясные голубые глаза, которые наполнились слезами.
– Я скорее оставлю мою сестру, оставлю скорее...
Он на миг остановился, а затем продолжал: