Спартак
Шрифт:
– Теперь.., оставь меня.., я пойду, как ежедневно в эти часы, посмотреть на моих лошадей и удостовериться, позаботился ли о них Ксенократ... Потом мы опять увидимся.., когда в лагере все успокоится... В тихий час ночи, ты, по обыкновению, вернешься сюда... И смотри, не проговорись никому о нашей любви. Никому, .ив особенности Спартаку.
Эномай послушно опустил ее на землю, горячо поцеловал на прощанье и вышел, направляясь к своей палатке.
Через несколько минут вышла и она. По дороге в палатку, где находились ее двое слуг, преданных ей на всю
– О-о!.. Неплохо придумано!., поставить Катилину во главе шестидесяти тысяч рабов.., это значит тем самым облагородить и войско и само восстание... С ним пришли бы самые знатные и смелые патриции Рима.., с ним, вероятно, восстала бы вся чернь на берегах Тибра... И восстание рабов, неминуемо обреченное на неудачу, превратилось бы в опаснейшую гражданскую войну, которая, вероятно, имела бы своим последствием полное изменение конституции государства... И нечего думать, что при Катилине Спартак потеряет авторитет, так как Катилина слишком умен, чтобы не понимать, что без Спартака он не мог бы и единого дня руководить этими дикими толпами гладиаторов... Нет.., нет!.. Это не входит в мои планы., и Спартак на этот раз ничего не добьется!
Размышляя так, она подошла к палатке своих слуг, позвала Ксенократа в уединенное место и тихим голосом, по-гречески стала говорить с ним.
На рассвете следующего дня на Гнатской консульской дороге можно было увидеть всадника, статного, сильного юношу, в простой тунике из грубого сукна, в широком темном плаще на плечах и в суконной шляпе; юноша сидел верхом на резвом гнедом коне апулийской породы и быстрой рысью двигался от Гнатии по направлению к Бариуму. И если бы кто-нибудь его встретил, то по одежде и внешности принял бы его за зажиточного земледельца из окрестных мест, выехавшего по своим делам на рынок в Бариум.
Проехав три часа, путешественник остановился, чтобы подкрепиться и дать отдых коню.
– Здравствуй, друг, - сказал он слуге хозяина станции, явившемуся принять от него лошадь. И прибавил, обращаясь к огромному, толстому, краснолицему мужчине, появившемуся в эту минуту в дверях дома:
– Пусть боги покровительствуют тебе и твоему семейству!
– Да будет тебе Меркурий охраной в твоем путешествии. Желаешь ли ты отдохнуть и подкрепиться после долгой дороги?.. Видно, что твой благородный и прекрасный апулиец пробежался изрядно.
– Он бежит уже шесть часов, - ответил путешественник. И вдруг прибавил:
– Тебе нравится мой апулиец? Не правда ли, он красив?
– Клянусь крыльями божественного Пегаса, я не видел никогда более прекрасного коня!
– Бедняга!.. Кто знает, до какого состояния он дойдет через месяц! сказал со вздохом путешественник, входя в дом хозяина станции.
Хозяин предложил ему сесть за один из столов, стоявших вдоль стен комнаты.
– Ты будешь что-нибудь есть?.. Почему твой конь бедный? Хочешь старого формийского вина? Оно поспорит с нектаром Юпитера. А как тебе нравится жареный бараний окорок?.. Барашек нежный и сладкий, как молоко, которым его кормила его мать?
Болтовня
– Да сопутствуют тебе боги, - сказал хозяин станции входившему путнику. Издалека ты приехал?.. Желаешь присесть и подкрепиться? Угодно тебе отведать жареный бараний бок? Барашка нежного, как трава, на которой паслась его мать? Ведь ты ехал долго и быстро?.. Должно быть, приехал издалека?.. Я смогу тебе дать старого формийского вина которое не побоится сравнения с нектаром, подаваемым к столу всевышнего Юпитера... Но садись же, ты ведь наверно очень устал.
Новый путник присел к столу, а хозяин, наконец ушел на кухню.
– Хвала Юпитеру всеблагому, великому освободителю, - сказал апулиец, - за то, что он избавил нас от невыносимой болтовни этой префики.
– Вот уж, действительно, надоедливый болтун, - ответил отпущенник.
На этом разговор между обоими проезжими прекратился. И в то время, как отпущенник, по-видимому, был всецело погружен в свои мысли, апулийский земледелец рассматривал его проницательными глазами, играя ножом, лежавшим на столе.
Тут вернулся хозяин, неся обещанного жареного барашка; оба принялись есть с большим аппетитом.
– Значит, - сказал апулиец после того, как он покончил с барашком, - тебе нравится моя лошадь, правда?
– Клянусь Геркулесом!.. Нравится ли?.. Конечно, нравится: это конь настоящей апулийской породы.., стройный.., резвый.., с приподнятыми слегка боками, с тонкими нервными ногами, с изящным изгибом шеи... Представьте себе, что...
– Ты дал бы мне взамен моего, одного из твоих двадцати?..
– Из сорока, гражданин, из сорока, так как моя станция лучшего, а не последнего разряда, а ты знаешь...
– Так не дашь ли ты одного из сорока, из ста, из тысячи лошадей, имеющихся у тебя в конюшнях?
– закричал в порыве раздражения апулиец.
– Пусть Эскулап пошлет тебе опухоль на язык!
– Ax! . Вот.., сказать тебе.., обменять знакомую мне лошадь.., на другую.., которая красива, да.., но которую я не знаю...
– возразил с плохо скрытым смущением, почесывая за ухом, хозяин почтовой станции, - это меня не очень устроило бы.., так как ты должен узнать, что однажды, лет пять тому назад, со мной случилось как раз.
– .
– Но я вовсе не желаю отдать тебе моего коня, я хочу оставить его в залог... Ты мне дашь одну из твоих лошадей, чтобы доехать до первой же станции, где я оставлю твою и возьму другую и так буду делать, пока доеду... Пока не приеду, куда мне нужно. На обратном пути я заберу своего Аякса... Так называется мой гнедой...
– О, о нем ничуть не беспокойся! Ты найдешь его толстым, лоснящимся, здоровым. Я знаю, как надо содержать лошадей... А ты, очевидно, очень спешишь и должен ехать далеко?.. Вероятно, в Беневентум?