Спартак
Шрифт:
– Может быть, - сказал, улыбаясь апулиец.
– Или, может быть, даже в Капую?
– Может быть!
– - И кто знает, кто знает, может быть, ты должен доехать до Рима?
– Может быть! И оба замолчали.
– Выпей-ка лучше из этой чаши дружбы, - сказал, улыбаясь, землевладелец, предлагая добряку свою чашу, наполненную вином.
– За твое счастливое путешествие и за твое благополучие, - сказал хозяин станции, выпил два-три глотка формийского вина, содержавшегося в чаше, и затем подал ее апулийцу. Последний не взял чашу
– Теперь предложи ее тому путешественнику, да выпей сначала и за его здоровье.
И, обращаясь к отпущеннику, добавил:
– Мне кажется, что ты отпущенник?
– Верно!
– почтительно ответил путешественник геркулесовского телосложения.
– Отпущенник семейства Манлия Империоза.
– Знаменитый и древний род!
– заметил хозяин станции.
– Я еду в Рим рассказать Титу Манлию об убытках, причиненных его вилле возле Брундизиума приходом восставших гладиаторов.
– А!., гладиаторы!
– сказал вполголоса хозяин станции с недовольной дрожью.
– Не говорите о них.., ради Юпитера Статора. Я еще не забыл, какого они нагнали на меня страху два месяца тому назад, когда прошли здесь, направляясь в Брундизиум.
– Да будут они прокляты со своим подлым вождем!
– воскликнул пылко апулиец, ударив кулаком по столу. Затем спросил у хозяина:
– И они причинили тебе много убытку?..
– По правде говоря, не очень . И, если хочешь знать.., они отнеслись с уважением ко мне и моей семье... Они взяли у меня сорок лошадей , но заплатили за них прекрасными золотыми монетами... Надо было видеть, как они проходили здесь!.. Какое огромное войско!.. Ему конца не было!.. И какие стройные легионы!.. Если бы не было позорно сравнивать наших славных солдат с этими разбойниками, я бы сказал, что их легионы ничем не отличались от наших...
– Скажи уже прямо, - прервал его отпущенник, - что Спартак - великий полководец и что он сумел шестьдесят тысяч рабов и гладиаторов превратить в армию из шестидесяти тысяч храбрых и дисциплинированных солдат.
– Ax!.. Клянусь римскими богами Согласия!..
– сказал с изумлением и негодованием апулийский земледелец, обращаясь к отпущеннику.
– Как?.. Гнусный гладиатор пришел разграбить виллу твоего господина и благодетеля, а ты, негодяй, осмеливаешься защищать его поступки и восхвалять его доблесть?..
– Во имя всевышнего Юпитера, не думай этого!..
– сказал смиренно и почтительно отпущенник.
– Я вовсе не так сказал!.. А кроме того, знай, что гладиаторы вовсе не грабили виллу моего господина...
– Почему же тогда ты только что сказал, что едешь в Рим сообщить Титу Манлию Империозу о серьезных убытках, причиненных его вилле гладиаторами этой области?
– Но убытки, на которые я намекал, не причинены ни дворцу, ни имению моего господина... Я хотел только передать ему о бегстве пятидесяти четырех из шестидесяти рабов, находившихся на вилле. По-твоему, что же, это малый убыток? Кто теперь будет работать, пахать, сеять, кто будет
– В Эреб Спартака и гладиаторов!
– сказал свирепым и презрительным тоном земледелец.
– Выпьем за их уничтожение и за наше процветание!
Когда апулиец, заплатив по счету, поднялся, чтобы пойти в конюшни выбрать лошадь, его остановил хозяин.
– Подожди минутку, дорогой гражданин, - пусть никогда не скажут, что хороший человек побывал на станции Азеллиона, не унеся с собой таблички гостеприимства.
И он вышел из комнаты, в которой остались земледелец и отпущенник. Последний сказал:
– Как видно, хороший человек.
– Несомненно.
Вскоре вернулся Азеллион с деревянной дощечкой, на которой было написано его имя, и, разломав ее посередине, дал апулийцу половинку, на которой от подписи оставалось "...лион", говоря ему:
– Эта половина дощечки поможет тебе приобрести расположение хозяев других почтовых станций; показывай ее им и будь уверен, что они тебе сразу дадут лучшую из своих лошадей, как они всегда поступали со всеми, получавшими от меня половинку дощечки гостеприимства. Я кстати вспоминаю, как однажды проездом, лет семь тому назад, Корнелий Хризогон, отпущенник славного Суллы...
– От всей души благодарю тебя, - сказал апулиец, прерывая Азеллиона, - за твою любезность. Знай, что несмотря на твою несносную болтливость. Порций Мутилий, гражданин Гнатии, будет всегда помнить о твоей доброте и сохранит к тебе искреннюю дружбу.
В этот момент прибыл еще один проезжий, который, судя по одежде, очевидно, был слугой; он повел свою лошадь в конюшню, где Порций Мутилий смотрел, как конюх седлает выбранного им коня.
Поздоровавшись обычным "salvete" с Порцием и Азеллионом, он поставил свою лошадь в одно из стойл, на которые была разделена конюшня.
Отпущенник Манлия Империоза также зашел в конюшню посмотреть свою лошадь. Незаметно для Порция Мугллия и Азеллиона он обменялся быстрым взглядом с только что прибывшим слугой.
Последний, покончив с заботами о своей лошади, направился к выходу, я, проходя мимо отпущенника, притворился, что только что его увидел и воскликнул:
– О!.. Клянусь Кастором!.. Лафрений!..
– Кто там?
– сказал тот, быстро повернувшись.
– Кребрик!.. Ты здесь?.. Откуда приехал?..
– А ты куда едешь?.. Я еду из Рима в Брундизиум.
– А я из Брундиаиума в Рим.
При этой встрече знакомых и обмене восклицаниями Порций Мутилий повернулся в их сторону и стал исподтишка наблюдать за слугой и отпущенником.
Те сразу заметили, что он тайком за ними подглядывает и прислушивается к беседе, которую они после первых восклицаний вели вполголоса. Однако, Порций мог услышать следующие слова:
– Возле колодца!
Затем слуга вышел из конюшни, а отпущенник занялся своей лошадью.
Выйдя из конюшни. Порций Мутилий сказал Азеллиону: