Спасение Романовых
Шрифт:
Кривошеин приехал на закрытый полигон расстрелять Медведкина, подписавшего признание и получившего вышку в ускоренном порядке судопроизводства. Автозак с приговоренными опаздывал. Выпивали, хрустели огурцами.
– Я вот думаю купить диван, – сказал молодой лейтенант.
– Диван – это хорошо, – сказал капитан с усами.
– Зачем тебе диван? – добродушно хмыкнул Василий Блохин. – Ты же не женат.
– А что же, товарищ майор, только женатому можно на диване лежать?
– Ну, куда ты его поставишь? В общаге своей?
– А что же – сначала в общаге, потом, когда женюсь,
– Квартиру сразу не дадут. Ишь, чего захотел – квартиру, – помотал головой капитан без усов.
– Конечно, сначала дадут комнату в коммуне, – сказал капитан с усами.
– Пока капитана не получишь, никто тебе квартиру не даст, – сказал Василий Блохин. – И то, если служба будет без нареканий.
И если доживешь – подумал Кривошеин.
– А ты, капитан, получил квартиру? – повернулся Василий Блохин к Кривошеину.
– Нет. У меня комната в коммуналке.
– Вот видишь, а ты, летёха, уже на диван нацелился, – сказал капитан с усами.
– А чего ж тебе квартиру не дают? – Блохин смотрел на Кривошеина сочувственно. – В Местком ходил? В профком?
– Да зачем мне? Я не женат. Одному хватает.
– А-а-а! Ну, вот так вот! Неженатым не дают квартиры, даже капитанам, – сказал Блохин.
Порядок работы был отлажен до автоматизма. Автозаки привозили приговоренных, майор Блохин становился у ямы с пистолетом. Подручные подводили смертников по одному, ставили перед ямой. Блохин стрелял в затылок. Конвейер: подвели – выстрел, подвели – выстрел. Когда у Блохина кончались патроны, ему подавали заряженный пистолет. К «добровольцам» здесь относились несколько свысока, с усмешечкой, как специалисты в любой области подсмеиваются над дилетантами. Добровольцами были либо следователи, приезжавшие, как Кривошеин, собственноручно «исполнить» своего подследственного, либо просто гости – пострелять. Гости были, конечно, не кто попало – а высоких рангов и должностей, обычно, после ресторана. Выстрел в чью-то голову, как десерт, или как отрезвляющий шок – кому как. Добровольцы нарушали отлаженную работу конвейера, и это раздражало спецов.
Кривошеин всегда сам исполнял своих. Сколько убил за двадцать лет в органах – не считал. Много… но недостаточно. Еще до того, как стал следователем, бегал оперативником и стрелял врагов советской власти всех мастей: бывших белогвардейцев, анархистов, октябристов – да и монархистов заодно. А потом и вовсе сказочное время настало: одни коммуняки объявили врагами других коммуняк – троцкистов, левых и правых уклонистов, и прочих ревизионистов. Стреляй – не хочу. Практически – по своему выбору. И стрелял. Ведь все виновны, все без исключения, и сам он – больше всех, но ему своя расплата, своя карма – как говорят в окрестностях волшебной страны Шамбалы. А комсомолка Нина, дочь комиссара и комдива? Нину он прощает, ибо спасает.
С полигона донесся рокот двигателя: подъехал автозак. Вошел начальник конвоя, принес списки и папки с личными делами.
– Как фамилия твоего, капитан? – спросил Блохин.
– Медведкин.
– Есть такой. Давай ты первый, чтобы мы потом не прерывались.
Кривошеин вышел из караулки в слепящий свет прожекторов, как на сцену. Приговоренные
– Медведкин, – сказал Кривошеин начальнику конвоя.
Двое конвоиров подняли одну из пешек и подвели. Согласно процедуре, начальник конвоя сверился с фотографией в личном деле.
– Сам дойдешь? – спросил Кривошеин.
– Куда? – у Медведкина стучали зубы.
Кривошеин развернул Медведкина и подтолкнул в направлении ямы, темневшей на границе света и тени. Медведкин сделал два шага и встал.
– Помочь? – спросил начальник конвоя.
– Справимся, – сказал Кривошеин.
Он крепко сжал локоть Медведкина и, плечом к плечу, они пошли к яме. Медведкин вроде бы и не упирался, но шел – будто против ураганного ветра.
– Ну, давай, – уговаривал Кривошеин. – Еще десять шагов…
– За что? – пробормотал Медведкин.
Кривошеин удивился. Обычно в последние минуты смертники не разговаривают. Уже нет вопросов, и ответы не нужны.
– Почему? – Медведкин сопел и задыхался.
Кривошеин молчал. Не подарит он старому большевику такую роскошь как смысл в его последнюю минуту.
И вот она яма. Кривошеин развернул Медведкина спиной к яме, с трудом оторвался от него. Вырвав свою руку из его рук, он отступил на три шага, достал из кобуры пистолет. Секунда, две, три… Кривошеин держал паузу, целясь в лоб. Медведкин закрыл глаза, губы его тряслись. Когда конвой уже готов был предложить свою помощь тюфяку-следователю, Кривошеин спросил:
– Это был ритуал? Скажи, тебе уже все равно.
Медведкин пошевелил губами. Кривошеин не расслышал.
– Что?
Медведкин снова пошевелил губами. И Кривошеин услышал, и даже не так услышал, как прочел по губам:
– Мы не стреляли… Сначала не стреляли…
Кривошеин убрал пистолет в кобуру, схватил смертника за локоть и потащил обратно к караулке. Медведкин едва переставлял негнущиеся ноги.
– Вы не стреляли? А что? Что вы делали?! – тряс его на ходу Кривошеин.
– Мы…
Он что-то сказал неразборчиво.
– Что?
– Сначала… только подом достреливали еще живых…
– Что – сначала?
У Медведкина стучали зубы и язык едва ворочался во рту. Кривошеин тащил его, опасаясь, что он вот-вот упадет и забьется в судорогах.
Когда до караулки оставалось с десяток шагов, раздался выстрел. Медведкин упал с дыркой над переносицей.
– Зачем!? – закричал Кривошеин, заслоняясь рукой от кинжального света.
Перед ним темной неразличимой грядой стояла расстрельная команда.
– Какого хрена ты творишь!? – раздался голос Блохина.
– Майор, вы ответите за это!
– Это ты ответишь, капитан! Ты что тут устроил!? Приговор должен быть исполнен!
– Он начал давать показания! Важные! Открылись новые обстоятельства!
– Какие на хрен обстоятельства? Дело закрыто! Приговор вынесен! Вали отсюда, капитан! Завтра рапорт о твоих художествах будет у твоего начальства.
Ослепленный Кривошеин стоял, будто на шахматной доске – один против фигур противника, а у ног его лежал поверженный ферзь…