Спасенное имя
Шрифт:
За свой подвиг Валя Савельева была награждена медалью.
Пули, выпущенные оккупантами в сорок первом, все еще таятся в нашей жизни — под корой дерева в лесу, под сердцем старых бойцов. И приходит минута — пули оживают, чтобы оборвать чей-то день.
Люди ищут прошлое. Одни — танк на дне Днестра, чтобы спасти память о погибших, другие — обличающие в преступлениях документы. Тянется веревочка от тех далеких дней, и новые узелки распутывают люди. И не уходят от справедливого возмездия предатели Родины. Помню, как уже в наше время судили одного предателя,
Пролетают годы, а люди все еще находят у земли под сердцем раны прошедшей войны.
А теперь, дорогой читатель, переверни страницу. Тебя ждут герои книги, события которой мне не пришлось выдумывать.
Константин Шишкан
Шкатулка с этюдом
В дверях комнаты, опершись о косяк, стоял плотный человек с бородкой клинышком. Он только что умылся, вытирал руки полотенцем и медленным взглядом, как бы со стороны, осматривал свое жилище.
Небольшая комната с давно немытым окном была неубрана. Подрамники, холсты, картон валялись на полу. Белая труба ватмана тянулась к потолку. В углу по серебряному батуту паутины деловито расхаживал паук.
Посреди комнаты стоял мольберт. С него бежали на пол широкие складки синего халата. Свежие пятна масляной краски влажно блестели на рукаве.
Мужчина потянул носом. Пахло плесенью и краплаком. У окна на низеньком столике лежали остатки еды — крошки хлеба, брынза и лук.
Мужчина горько усмехнулся и продолжил осмотр.
Подле топчана на стуле дымилась пепельница, над топчаном висела картина в багетовой раме. Какой-то пейзаж — три дерева, кусты, полоска реки. Вокруг картины — рисунки, наброски, этюды.
Сухой желтый лист каштана лежал на телевизоре.
В голубом окне трое вели беседу: девушка-диктор, пожилой смуглый мужчина и медноволосая женщина лет пятидесяти.
«Пожалуйста, Анна Владимировна», — диктор повернулась в сторону женщины.
Человек с бородкой вытер, наконец, руки, оторвал взгляд от телевизора и повесил полотенце на гвоздь у двери.
«Эти барельефы, — сказала Анна Владимировна, — задуманы мною как символ мужества. Каждое из лиц я лепила, вспоминая товарищей по отряду.
Здесь, конечно, нет конкретных черт определенных героев. Мне хотелось, чтобы они «читались» как обобщенный образ партизан.
На памятнике будут высечены имена павших. Не все, к сожалению, установлены, но мы продолжаем поиски…»
Мужчина повернул голову в сторону телевизора.
«Ну вот, пожалуй, и все, — продолжала Анна Владимировна. — Сейчас эти барельефы почти готовы. Я выезжаю в село Виорены. Надеюсь, через несколько дней, в конце августа, состоится открытие памятника».
Мужчина наклонил голову, прислушался.
«Дорогие телезрители, — сказала диктор, — в нашей передаче «Художник и время» мы познакомили вас с новой интересной работой архитектора Семена Раду и скульптора Анны Печерской.
Заканчивая передачу, хочу сообщить, что
«Этюд, о котором идет речь, — сказал Раду, — мне прислал из села Виорены Федор Ильич Кайтан, мой старый друг по партизанскому отряду. Ныне он пенсионер, заслуженный учитель республики. Прислал вот в этой черной шкатулке, — и он показал телезрителям плоскую металлическую шкатулку. — Этюд необычен тем, что написан маслом на жести. Художники не часто используют подобный материал. Но была война…»
Звук неожиданно пропал. На экране Раду что-то говорил, затем показывал этюд. На нем был изображен раскидистый клен.
Из динамика телевизора слышался сплошной треск. По экрану бежали белые вибрирующие полосы.
Мужчина подошел к телевизору, покрутил ручку настройки. Изображение замелькало и, наконец, установилось, но звука по-прежнему не было.
Раду продолжал о чем-то рассказывать. Человек с бородкой хватил кулаком по ящику телевизора. Тотчас же появился звук.
«…В истории партизанского движения Молдавии, — говорил Раду, — есть один пробел. До сих пор неизвестна причина гибели группы, действовавшей в этом районе».
Мужчина достал из кармана папиросы, закурил. Он с интересом слушал Раду. Но звук пропал, и он снова хватил кулаком по телевизору.
«…осле разгрома немецкого гарнизона, — сказал Раду, — в столе коменданта была найдена шкатулка с этюдом. На нем — немецкий штамп. Вот он… На этюде изображен клен с дуплом. Как стало известно, клен — партизанская явка. Но кому понадобилось его рисовать? Кто автор этюда? Это пока остается загадкой. Напишите нам, если что-нибудь знаете о событиях тех далеких лет. Мы надеемся, что тайна этюда…»
Звук на этот раз пропал окончательно. Напрасно мужчина стучал кулаком по телевизору, вертел все ручки — звук не возвращался. Изображение еще удерживалось, но не было слышно ни слова.
На экране Раду, передавая шкатулку Анне Владимировне, что-то еще говорил, но, дрогнув, исчезло изображение, и его заменил электронный занавес.
— Надо же! — сказал мужчина.
Он постоял с минуту у топчана, затем надел черный берет, выключил телевизор.
Взяв походный этюдник, неторопливо шагнул за порог.
По белой трубе ватмана спустился на стол паук. Дверь хлопнула, и он притаился среди крошек на столе.
Все только начинается
Пыльной сухой дорогой устало брел путник. Лицо его было мокрым от пота. Узкая, клинышком, бородка лоснилась. В руке он держал походный этюдник.
Всякий раз, когда на дороге появлялась машина, он, волоча ногу, сворачивал на обочину.
Из-за холма неожиданно вынырнул грузовик. Человек, не успев сойти с дороги, остановился. Грузовик резко затормозил. В кабине, рядом с шофером, сидела уже знакомая нам Анна Владимировна. В кузове на больших, грубо сколоченных ящиках устроился мальчик лет тринадцати. В углу удобно разлегся лохматый пес Каквас.