Спасенное имя
Шрифт:
Из-за его спины вытянул длинную шею аист. Димка поднял голову.
— Ну, как тут у вас, — спросил он, лукаво озираясь, — идет процесс урбанизации?
Михуца захлопал ресницами.
— Чего-чего?
— Процесс урбанизации…
— A-а, — протянул Михуца. — Хорошо идет. Спасибо.
Димка довольно ухмыльнулся.
— Я так и знал.
— Давай помогу. — Михуца с завистью смотрел на его мускулистую фигуру. — Не думай — я сильный. Ого!
Димка усмехнулся и снисходительно протянул руку, широко растопырив пальцы.
— Держи пять, Головастик.
— Опять
Филимон гордо шел сзади на своих длинных красных ногах…
За широким дубовым столом сидела Анна Владимировна. Она листала старый альбом с фотографиями. Родика, стоя рядом, вытирала полотенцем чашки.
— Я так рада, что вы приехали, — сказала Родика.
Печерская улыбнулась.
— Здравствуйте, Анна Владимировна. — Михуца с порога протягивал ей руку.
Филимон, взмахнув крыльями, шумно ими захлопал.
— Здравствуй, Михуца. — Печерская потянулась к мальчугану. — Как же ты вырос за год, каким сильным стал!.. Ай, больно, — она шутливо потрясла в воздухе рукой.
Михуца радостно улыбнулся, а Филимон положил ему клюв на плечо.
Женщины занялись альбомом.
— Взгляни-ка, — обрадовалась Печерская, — наше фото…
— Ну негодник! — вскрикнула вдруг Родика. — Зачем ты это сделал? — И она с укором посмотрела на Михуцу.
На групповом снимке лицо чернобородого партизана было перечеркнуто синим фломастером.
— А что он глядит? — Михуца исподлобья бросил взгляд в сторону Печерской. — Предатель!
— Ты-то откуда знаешь? — В голосе Анны Владимировны послышалась горечь.
— А все говорят! — Михуца вскинул голову. — А дедушка Иким сказал: он связного выдал.
— Говорят… — Печерская замолчала, притихли и Михуца с Родиной. — Опять этот дедушка Иким… Не напутал ли он чего?
— А у меня для тебя — сюрприз. — Родика встала, подошла к тумбочке. — Вот, — она выдвинула ящик, достала небольшой, на плотном листе жести этюд. — Дуб, под которым клятву давали…
Анна Владимировна взяла в руки этюд.
— Господи, откуда?!
— Гришка нашел… Внук Самсона Хамурару.
— Действительно, партизанский. — Печерская повертела в руках этюд. — И тоже на жести… И манера письма знакомая… — Она перевернула этюд. — Родика, смотри. Это ведь немецкий штамп.
Михуца сунул голову под руку Анне Владимировне, а Филимон заглянул через плечо.
В комнату неслышно вошел дедушка Трифан, за ним показался Димка.
— Я так думаю, — сказал дедушка, — тебе, Анна, мы отведем каса маре [2] … Ребятишки пускай побегают, а потом не грех и к делу приставить. Бахчу сторожить или еще чего. Стар Иким. Вот кто-то и зарится на колхозное добро…
2
Каса маре (молд.) — самая большая и нарядная комната в доме.
Димка
На рынке
Димка с Михуцей легли спать на сеновале. Димка долго не мог уснуть. В щели сарая лезла луна. Сено в углу, словно облитое фосфором, голубовато светилось, слабо потрескивало, шуршало, и создавалось впечатление, что оно дышит.
На стенах сарая в жестких серых листьях висели высохшие ветви с крупными плодами айвы.
Димка с удовольствием вдохнул в себя воздух сеновала.
В тонком аромате сена была горечь, улавливалась терпкость, чудилась острая свежесть молдавского утра, в котором жили запах яблок, зеленой травы и теплый дух чернозема.
Димка вдохнул воздух полной грудью. И у него закружилась голова от этой глубокой свежести, которую не тронули выхлопные газы машин, не коснулись липкие городские туманы…
Когда он открыл глаза, солнце уже встало и тонкими, как соломинки, лучами ощупывало стены сарая.
Димка осмотрелся. Михуцы не было.
— Эй, соня, вставай!
Это кричала бабушка. И, конечно же, ему, Димке. Он выбежал во двор.
По двору, заложив руки за спину, важно расхаживал Михуца. За ним деловито вышагивал аист. Михуца поднял голову, посмотрел на заспанного Димку, радостно ткнул в него пальцем:
— Ого! Соня!
Димка молча щелкнул мальчугана по лбу. И тут же получил удар клювом. Потер поясницу, пошел в дом. Подумаешь, недотроги!
— Ну-ка, соня, догоним маму. — Бабушка Василина повязала платок. — Бери кошелку и марш со мной на базар.
Димка, покраснев, оглянулся:
— Не называйте меня соней. Ладно?
Бабушка посмотрела на его сердитое лицо, на вытянутые губы, примирительно сказала:
— Ладно, дутыш, ладно.
Димка поморщился. Час от часу не легче! Хорошо хоть Михуца не слыхал.
Когда выходили за ворота, он обернулся:
— Может, и карапузика прихватим?
Бабушка с любопытством заглянула в лицо:
— Какого еще карапуза?
Михуца, не дожидаясь приглашения, бросился к ним, а следом степенно пошел было аист. Но мальчуган махнул рукой, и Филимон остался.
Бабушка усмехнулась:
— Михуцу-то? Пускай идет.
Колхозный рынок встретил их теплым запахом дынь, молока, сена, терпким духом вина, звоном ведер, рокотом машин, веселой и шумной перебранкой.
У Димки глаза разбежались. Низкие, грубо сколоченные прилавки были завалены фруктами и овощами.
Синим градом стучали о дно серебристых цинковых ведер тяжелые сливы, толкались алыми боками яблоки; желтыми гирьками ложились на весы груши; белая молочная кукуруза спешила выскочить из треснувших по швам зеленых рубашек.