Спасённый

Чигиринская Ольга Александровна

 - Пэтээсэр - это что?
– спросил господин Ито.

 - Посттравматическое стрессовое расстройство, - пояснил брат Аарон.
– Чрезмерная тяжесть страдания, которое не прошло бесследно. К слову, отче, когда мы здесь закончим - половина ребят тоже будет нуждаться в терапии.

 - Половина?
– усмехнулся Сагара.
– Это было бы хорошо. Я боюсь худшего.

 - Нужно что-то делать. Вы неплохо сработались с теми инквизиторшами - а они же всё-таки не последние люди в империи. Надавите на какие-нибудь рычаги. Нам нужен головогрыз, потому что иначе

я сам тут свихнусь.

 Это была очень хорошая идея, и Сагара пометил себе в санторе: встретиться завтра с сестрой Еленой по поводу психиатрической помощи потерпевшим.

 - А почему не сегодня?
– спросил брат Аарон с какими-то вредными интонациями.

 - Потому что сейчас у меня исповедь, а потом я беру добровольцев и мы отправляемся в канализацию - искать ребёнка.

 Господин Ито вздохнул.

 - Я же говорил вам, отче, что это привидение. Это душа одного из тех, кого вы сегодня похоронили - и я благодарен вам от всего сердца. Она успокоится теперь, и...

 - Но моя душа не успокоится, пока я не буду убеждён, что это приведение, - ответил Сагара.

 

 ***

 - Отче, я теряю веру.

 - Я тоже.

 Брат новиций Хаас раскрыл рот и захлопал глазами.

 - Вы серьёзно?

 - Куда серьёзнее. Как можно не утратить веры со дня, когда люди сотворили людям пекло собственноручно - а Господь их не остановил.

 - Но ведь...
– Брат Хаас запнулся.
– Ну, я думаю, это... так было, наверное, всегда, вот что я скажу. Бог позволяет свершиться злу, потому что может это... превратить его в добро.

 - Вот видишь, сын мой, ты уже сам знаешь, что я хочу тебе сказать. Но, получается, всё же теряешь веру. Стало быть, словами ничему не поможешь. Так?

 - Выходит, так, - Брат Хаас опустил голову.
– И что мне теперь делать?

 - Попробуй делать как я: держи в голове альтернативу.

 - Держать... что?

 - Альтернативу. Иную возможность.

 - Какую?

 - Всё то же самое. Люди творят людям пекло своими руками - и на этом конец. Ни вознаграждения и утешения для тех, кто страдал. Ни кары для тех, кто причинил страдание. Ни Бога.

 - Скверно.

 - Вавилоняне живут с этим. Если могут они - сможешь и ты.

 - А вы?

 - А я не хочу.

 - Так и я не хочу, отче!

 - Тогда слушай. Я был бы величайшим на целом свете дураком и мерзавцем, если бы сейчас сказал тебе, что Бог допустил эти страдания жителям Сунагиси за их грехи. Я был бы просто дураком, если бы начал тебе объяснять, что это Божий план, из которого вышло какое-то большее благо для тех, кто погиб. Когда Бог пришёл к нам, ты сам знаешь, что Он сделал с людскими страданиями - Он разделил эту муку. Он не болтал на темы теодицеи, тем более не искал Себе оправданий. Мы с тобой тут сейчас можем лишь молчать перед лицом страдания. Молчать и действовать. Помнишь, когда Господу сказали про галилеян, убитых Пилатом?

 - Да... разве они были грешнее всех Галилеян, что так пострадали?

 Сагара кивнул.

 - Это великое искушение, Хаас -

пытаться дать ответ для кого-то другого. Найти какое-то рацио. Меня сейчас охватывает великое искушение найти для тебя какие-то очень правильные слова - но на наше общее счастье я знаю, что мои слова не вернут твоей веры. Если ты хочешь кричать Богу, как Иов - то кричи. Хочешь проклинать - проклинай. Об одном прошу - от своего, а не чьего-то ещё имени. И другая просьба - действуй. Что-нибудь ещё?

 Хаас стиснул пальцы. Его курносое лицо было задумчиво и мрачно. Наконец он проговорил:

 - Женщина.

 - Ты полюбил какую-то женщину?
– удивился Сагара.

 - Нет. Та женщина, что вешалась. Она у меня из головы не идёт. Я знаю, что там были её дети, но не могла же она думать, что за два месяца они останутся живы?

 - Нет.

 - Вас там теперь ненавидят, отче. Не все. Но...

 - Зачем ты мне это говоришь? Исповедь - это отпущение твоих грехов. Если ты больше не знаешь их за собой - то закончим, потому что мне нужно сделать ещё одно дело.

 - Это отпущение моих грехов, потому что я на них накричал. Накричал на этих олухов, простите меня, отче. Как они смеют? Мы же пришли помочь...

 - Мы пришли помочь, а ты накричал. Завтра пойдёшь и извинишься, - Сагара перекрестил Хааса и прочитал молитву отпущения грехов.

 - А епитимья, отче?

 - Епитимья будет сейчас. Пойдём, спустимся в канализацию. Посмотрим, не ждёт ли там нас какое-нибудь чудо.

 

 ***

 Где-то к трём пополуночи по стандартному времени, когда Сагара уже стонадцать раз успел помянуть добрым словом господина Ито с его рассказами про призраков и назвать себя остолопом, дурнем, болваном и не только, когда Кинсби уже не смотрел никому в глаза, Шелипоф вдруг сказал по своему каналу:

 - Мать твою так!

 - Что такое?
– встрепенулся Сагара, пытаясь локализовать Шелипофа на плане.

 - Я влез ногой в дерьмо.

 - Это канализация, - хмыкнул Коннор.
– Что ты тут надеялся найти? Мармеладку в шоколаде?

 - Шелипоф, стоять!
– Сагара определил местонахождение декуриона и побежал в том направлении.
– Ребята, все к нему.

 - Что такое?
– удивился сержант.
– Мы теперь ещё и ассенизаторы?

 - Нет, пустая башка!
– ответил Шелипоф.
– Коммандер прав: тут всё старое высохло от жара! Если оно свежее - а я вляпался в свеженькое - тут всё-таки кто-то лазит!

 - Может, это оставил людоед?
– Хаас, похоже, решил быть скептиком.

 - Может, но в таком случае у него было очень погано с желудком. Оно такое жиденькое и, кажись, - с кровавыми ниточками.

 - У половины местных, когда мы прилетели, была дизентерия.

 - Возьми пробу, - велел Сагара, подходя.

 - Уже, - Шелипоф показал капсулу. Потом, кривясь, - подошву своего ботинка.

 - Мы с коммандером сегодня смердели сильнее, - утешил его Коннор.

 - Да я вроде в курсе. Слышал, вас отмывали под высоким давлением в дезактивационной камере.