Спаси меня

Гибсон Рэйчел

Она сказала одиночество? Сэйди не считала себя одинокой, но помнила, что ребенком была совсем одна.

Винс положил салфетку на пустую тарелку:

— Разве однажды все это не станет твоим?

Когда давно знакомое чувство ужаса шевельнулось в желудке у Сэйди, ей внезапно расхотелось есть.

— Почему ты так думаешь?

— Люди говорят, а работа в магазине похожа на работу бармена. — Он пожал плечом. — Только не так много пьяниц и без чаевых.

Люди любят поговорить,

особенно в Ловетте.

— Да, но я девушка.

Откинувшись на спинку стула, Винс скрестил мощные руки на обнаженной груди. Его взгляд оторвался от глаз Сэйди, скользнул вниз по ее подбородку и шее к футболке. Он улыбнулся и снова посмотрел ей в глаза.

— Это очевидно.

— Отец хотел мальчика. — Она сделала глоток чая. — Он хочет оставить «Джей Эйч» мне не больше, чем я хочу получить ранчо площадью в десять тысяч акров. Но я единственный ребенок единственного ребенка. Больше никого нет.

— Так что ты унаследуешь ранчо, которое не хочешь.

Сэйди пожала плечами. Ее чувства к «Джей Эйч» были запутанными. Она одновременно любила и ненавидела ранчо. Оно было такой же ее частью, как голубые глаза.

— Не знаю, что на уме у отца. Он не говорил мне, а я не спрашивала.

— Тебе это не кажется странным?

— Ты не знаешь моего отца, — прошептала она.

Винс чуть повернул голову влево. Сэйди заметила, что он иногда так делает и следит за ее губами.

— Сколько твоему отцу?

— Семьдесят восемь.

К чему все эти вопросы? Не может же Винса так интересовать ее жизнь. Это лишь секс на одну ночь. Ничего больше. Сэйди отодвинула тарелку.

— Закончила есть?

— Да.

Винс улыбнулся:

— Готова продолжить?

А. Он просто убивал время, задавая эти вопросы в ожидании, пока она поест. Сэйди взглянула на часы. Было чуть больше часа ночи. Сестры Партон появятся примерно в шесть утра. Нет, это был не самый романтичный секс, но он оказался восхитительным. Винс был не очень романтичным парнем, но Сэйди и не искала романтики. Винс — лишь партнер на одну ночь, и он дал Сэйди то, чего у нее давно не было.

Хорошо проведенное время.

— Ола.

ГЛАВА 11

— Ну и кто же намазывает маслом твой маффин?

Повернувшись, Сэйди взглянула на отца: кислородная канюля вставлена в нос, очки на макушке, на ногах новая пара пурпурных нескользящих носков. Отец узнал о Винсе? Кто-то видел, как пикап отъезжал от дома около трех утра, и сболтнул об этом Клайву?

— Что?

— Ты напеваешь.

Сэйди повернулась обратно к раковине, которую заполняли желтые маргаритки.

— Человек разве не может напевать?

— Только тогда,

когда для этого есть причина.

Сэйди прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от улыбки. Впервые с того утра, как повернула свой «сааб» в сторону Техаса, она чувствовала, что в мире с собой. В первый раз с тех пор, как приехала в «Джей Эйч», она провела ночь, думая о… ну ладно, не думая ни о чем. Только чувствуя. Наслаждение. Занимаясь чем-то еще, кроме просмотра телевизора и беспокойства за отца, свою карьеру и будущее. И это что-то определенно было причиной мурлыканья под нос.

Сэйди закончила подрезать цветы и поставила их в вазу.

— Я могу что-то сделать для тебя, пап?

— Ничего.

— Я могу взять на себя какие-то обязанности на ранчо. — На какое-то время. Пока он не сможет вернуться домой. — Ты мог бы показать мне свою бухгалтерскую программу, и я бы начисляла зарплату. — Вряд ли это окажется таким уж сложным, когда ей покажут, что делать.

— Все это делает Ванда. Если ты возьмешь на себя ее работу, ей не на что будет кормить детей.

О. Ванду она не знала.

— Скоро нужно будет прививать и клеймить телят. Я могла бы помочь с этим.

Одна из самых нелюбимых работ Сэйди, но так у нее появилось бы хоть какое-нибудь занятие, кроме как торчать в госпитале с ворчливым отцом.

— Будешь только путаться под ногами.

И то правда, но он мог бы соврать и пощадить ее чувства.

Стоп. Это же Клайв Холлоуэл.

Нет, он — не мог.

— Вот подумала, эти цветы порадуют тебя, — сказала Сэйди, прекращая бесплодные попытки. Маргаритки были любимыми цветами ее матери.

— Меня порадует возвращение домой. — Закашлявшись, Клайв схватился за бок. — Черт побери!

Сэйди взглянула на отца через плечо, зная, что ничем не может ему помочь. Ребра у него срастались, но очень медленно. Клайву все еще было больно, но он отказывался от обезболивающих.

— Почему бы тебе не принять что-нибудь? — сказала она, наполняя вазу водой.

Приступ боли продолжался несколько мгновений.

— Не хочу стать чертовым нариком, — прокаркал между приступами кашля отец.

Ему было семьдесят восемь лет. Вряд ли он попадет в зависимость от лекарств, а если вдруг такое случится, то что с того? Проживет остаток жизни счастливо и без боли. Так, только чтобы сменить привычки.

— Папа, ты не должен терпеть боль, — выключая воду, напомнила отцу Сэйди. Она прошла через палату и поставила вазу на прикроватный столик. — Любимые цветы мамы. Я подумала, они добавят немного красок тебе в палату.

— Твоя мама любила белые маргаритки.

Сэйди опустила взгляд на желтые цветы: