Спасибо за покупку

Новогрудский Лев

«Кажется власть переменилась, — весело подумала Юлька. — Наша берет!»

Манная каша вышла отменная, и Федор Федорович потребовал, чтобы гости разделили с ним трапезу. Ели с большим аппетитом. Когда Юлька, вымыв пустые тарелки, вернулась с кухни и все оказались в сборе, Федор Федорович спросил:

— Дело-то у вас ко мне какое?

И снова старик слушал, не перебивая.

По тому, как подрагивали у него пальцы, когда он набивал трубку, по намеренной медлительности движений Юлька определила: волнуется. Она и сама волновалась, и радовалась, и даже немного гордилась, уловив, что хозяин квартиры не безразличен к их предложению, что она не ошиблась, участвуя

в решении первого в ее жизни серьезного общественного дела. Свои объяснения Виктор Егорович закончил вопросом:

— Согласны?

— Дело нужное, — просто сказал старик.

— Значит, по рукам!

— Но пощады от меня не жди, — попугал директора старик. — Не будет тебе пощады!

— Пощада, она кому требуется? Тем, кто сдаваться задумал, — бодро возразил директор. — А мы еще повоюем! Как, Юля?

— Повоюем, — подтвердила Юлька. — Есть еще порох в пороховницах.

Федор Федорович и директор дружно фыркнули.

— Кандидатуру на председателя совета, думаете, кто предложил? — Виктор Егорович простер руку в Юлькину сторону. — Она предложила! И не надо, говорит, нам другого!

Из-под седых лохматых бровей на Юльку посмотрели высвеченные временем, белесо-серые глаза. Глаза быстро влажнели. У Юльки защипало в носу. Она отвела свой взгляд и поспешно прошла в переднюю. Туда же направился Виктор Егорович. Попрощались несколько суховато.

Когда директор и Юлька были уже на лестнице, старик снова открыл дверь и высунул голову.

— Послушай, директор!

Виктор Егорович и Юлька остановились.

— Подъемник этот ваш…

— Ну?

— Запускай ты его, что ли… Не век же на себе мешки волочить.

— Так ведь шум, — великодушно напомнил директор. — Мешает шум-то.

— Куда от него денешься? Улица вон не меньше шумит. — И, закрывая уже дверь, старик произнес: — Запускай!

Последнее слово прозвучало как непререкаемый военный приказ…

Юлькин рассказ о старике Олег нашел удивительно интересным. Впрочем, что бы ни рассказывала Юлька, ему все было интересно, так же как ей, когда говорил Олег. Даже в самое обычное, будничное, о чем она никогда бы не стала говорить ни папе, ни Валерии — никому, Юльке хотелось посвятить Олега. Подобного желания она до сих пор не испытывала. Любые пустяки, любые мелочи вдруг приобретали — так ей казалось — какой-то мудрый смысл, были освещены откуда-то возникшей в ней заостренной проницательностью, почти таинственной способностью замечать в примелькавшемся нечто яркое и значительное. Стремление поделиться с Олегом всем, что она видит, слышит, читает, о чем думает, что пережила и что пережить еще только предстоит, обрело характер необходимой и постоянной потребности. Юлька испытывала смущенную радость, когда думала о том, что вот есть человек, от которого можно ничего не скрывать, который все поймет и оценит так же, как она, Юлька, ибо ее и его миры, еще месяц назад существовавшие обособленно и замкнуто, успели проникнуть друг в друга, совпасть и, беспредельно от того расширясь, создать новый мир — общий, единый, бесконечный, искрящийся, в котором легко и прекрасно быть, поскольку он добр и мудр, как ожившая, ставшая явью сказка.

Юлька считает дни, оставшиеся до приезда Олега. Они тянутся бесконечно долго и вместе с тем быстро летят, их еще очень много — дней преддверия встречи, но они незаметно и стремительно тают; мера далекого и близкого странно нарушается, томительность ожидания обращается в радость, а радость возбуждает жгучее, непреодолимое нетерпение.

В который уже раз она перечитывает его письма, по нескольку раз бегает на первый этаж

к почтовому ящику взглянуть, не пришло ли что-нибудь от Олега. Но новое письмо оказывается там лишь после того, как она очень, очень захочет его получить. Что это — телепатия, телекинез? Но откуда ей знать, действуют ли здесь какие-то мощные, не изведанные наукой силы или что-то другое, тоже не подвластное никакой науке, но тем не менее реально существующее, то великое и невыразимо прекрасное, что Юлька пока еще боится назвать, как древние люди боялись всуе произнести имя своего божества.

Ни Валерии, ни тем более Славке Колесову Юлька о существовании Олега довольно долго не говорила. Скорее всего, потому, что Олег и все, что с ним связывалось, представлялось ей чем-то неуловимо-неосязаемым, тонким и совершенно невыразимым словами привычного обихода. Однажды папа, вернувшись домой после симфонического концерта, вошел в Юлькину комнату и долго молчал. «Папк, ты чего?» Он не ответил. Потом, как бы очнувшись, сказал: «Знаешь, эти этюды Скрябина… Удивительно!.. Чувствуешь, а осознать не можешь…» Юлька хорошо запомнила фразу. Спустя некоторое время «эти этюды Скрябина» она услышала, правда, не в концертном зале, а по радио. Прослушав, осознала, что ничего не почувствовала. Наверное, чтобы вот так воспринимать музыку, нужен особый душевный настрой, внутренняя готовность откликнуться на нее и настроением своим и мыслями.

Теперь, когда Юлька пыталась облечь в слова то, что чувствовала в связи с существованием на белом свете Олега, она тут же признавала, что ни выразить, ни даже толком осознать ничего не могла. «Ну, прямо как этюды Скрябина!» — думала Юлька. Хоть за последнее время юмора в ней поубавилось, окончательно она его все же не утратила.

Как-то, когда Олег уже уехал в Крым, Юлька вечерком заскочила к Валерии. Там, по обыкновению, толокся Славка.

— A-а, пропащая грамота! — встретил он ее. Ну конечно, сказать «пропавшая грамота» для Славки было бы слишком примитивно.

Без всякого перехода Славка завел какую-то наукообразную галиматью об ускорении или замедлении течения времени в представлении того или иного индивидуума.

— Любовь! — заключил Славка. — Ламур, лав, либе! Любовь — главная сила, которая ускоряет бег времени.

— Славка, прекрати! Получишь в лоб!

Юлька потянулась к нему через стол, чтобы разок стукнуть, но Славка скоренько шарахнулся в сторону.

— У вас есть кого стучать по лбу, миледи! Только не разбейте очки. Просветленная оптика, Карл Цейс, жалко все-таки!

— Правда, есть? — Валерия полыхнула, обдала Юльку ласковым зеленым светом своих глаз. — Юшка?!

— Ты у меня спроси, у меня! — неистовствовал Славка в неудержимом желании поделиться сенсационными новостями.

Юлька отметила про себя: конечно же, видел ее с Олегом, но Валерии ничего не сказал, не хотел за глаза, чтобы не выглядело сплетней. Славный он парень, их Славка! Зато теперь держись, расскажет с картинками. Она заранее испытывала смущение, которое, впрочем, не было тягостным или неприятным.

— Кинотеатр «Москва», — приступил Славка, — последний сеанс, ряд восемнадцатый. Сидит наша Юлик, старуха, наша мисс — не прикоснись, а рядом… Кто бы вы думали?.. Рядом — высокий брюнет в ботинках того же цвета. И тут начинается ки-но-о-о-о…

— Славка, без хамства, — предупредила Валерия.

— А чего я такого сказал? Сказал — начинается кино, в том смысле, что приступили к показу фильма, но два человека в восемнадцатом ряду направили перпендикулярно экрану не глаза, а уши. Она — левое, он — правое. И так просидели весь сеанс!