Спасите, мафия!

Tamashi1

— Сколько тебе было, когда тебя забрали варийцы? — ледяным тоном спросила я, мечтая порвать Мукуро на конфетти.

— Двенадцать, — безразлично ответил парень. — Они забрали меня, по моим подсчетам, за два месяца до того, как те демоны вырвались на свободу.

— Ясно, — процедила я, думая, что этого мерзкого недо-овоща в порошок сотру, как только увижу. Как можно двенадцатилетнего ребенка трезубцем тыкать?! А Бельфегор? Еще один клинический идиот!

— Это в прошлом, а жить надо настоящим, глядя в будущее, — печально улыбнулся парень. — Я не обижаюсь, и ты не обижайся.

— Ага, только сначала пристукну тупых садистов горячим утюгом по голове, а потом не буду обижаться, — мстительно процедила я, откатившись от парня и глядя в потолок.

— И кто же тут садист? — усмехнулся фокусник. — Сначала ты их утюгом, потом

они тебя — колюще-режущими предметами, затем я их — иллюзиями, следом они меня — всё теми же предметами, потом их за тебя — твоя сестра-пацифистка, они ее, а за нее ее жених-защитник-аномальной-справедливости вступится, за Принца-недомерка — твоя сестра-любитель-мрачности, и пойдет-поедет Третья Мировая. Оно нам надо?

— Так что, прощать что ли? — возмутилась я.

— А почему нет? — серьезно ответил Фран, привстав на локте и глядя мне в глаза. — Прощение — признак мудрости и понимания того, что никто в этом мире не идеален. Все мы совершаем ошибки, о которых потом жалеем, но если бы нас за них не прощали, мы бы и сами не сумели себя простить. А совесть — лучший обвинитель, тебе ли этого не знать? И она продолжает грызть нас, даже если мы получим прощение. Так зачем делать другим больно? Ведь с тем же успехом они могут причинить боль нам, припомнив наши старые грехи. Но они нас простили — почему мы должны продолжать таить в сердце злобу?

Слова Франа, если честно, задели меня за живое. Я пыталась разобраться в себе, глядя в печальные хризобериллы его глаз, и думала о его словах. Он ведь прав был. Во всем прав. Но каким же сильным надо быть, чтобы прийти к такому выводу самому и принять его, как нечто само собой разумеющееся?..

— Прости, ты прав, — наконец пробормотала я и уткнулась носом в подушку. — А я идиотка.

— Бывает с каждым, — усмехнулся он и, потрепав меня по голове, спросил: — Ты мне лучше скажи, тебе мой подарок нравится?

— Ты о чем? — озадачилась я, приподнимаясь на левом локте, а парень кивнул на мою правую руку, и я с недоумением обнаружила, что перстень никуда не делся. А ведь за всеми этими треволнениями я даже не почувствовала этого, дурында такая!

— Это что, не иллюзия? — опешила я, а Фран улыбнулся и кивнул.

— Я купил его сегодня. Благодаря работе на ферме, денег мне хватило. Ты не знаешь, но я трудился с самого лета: просто хотел полезным быть, да и решил немного денег накопить — на всякий случай. Вот и пригодились — кольцо недорогое, но это золото и маленький бриллиант. Я ведь много работал, а деньги почти не тратил — только на башмаки. Ты на Катю не обижайся за то, что она не рассказала о моих трудах праведных — она меня прикрыла по моей просьбе. Не хотел, чтобы кому-то известно стало, а тебя легко спровоцировать на откровенность. Ты же добрая, но взрывная — можешь попасться в ловушку, — я хмыкнула, понимая, что иллюзионист прав, и слегка расстраиваясь от собственной тупости, но он улыбнулся и продолжил: — Ну а в магазин я сбежал, как только получил выписку. Потому ты меня и нашла, когда приехала, не в палате, а внизу, на первом этаже, в холле.

— Ну ты даешь, — протянула я и, рассмеявшись, ехидно спросила: — Что, и даже мысль об отказе тебя не посещала? Ты же мне даже в любви еще не признавался, а уже за кольцом помчал.

— Я максималист, — пожал плечами Фран и улегся обратно на кровать. — Решил, что если согласишься быть со мной, сразу сделаю предложение, если откажешь, подарю как воспоминание обо мне.

Мне вдруг почему-то стало очень грустно. В голосе иллюзиониста было столько тоски и безумного желания быть счастливым, что я невольно подумала, что просто обязана воплотить его мечу в реальность, чего бы мне это не стоило.

— Фран, а как ты выполнил контракт? — тихо спросила я, глядя парню в глаза. — Задание было: «Доказать самому себе и тому, кто тебе дорог, что ты заблуждался в самом главном и искренне признать и принять ошибку». Прости, но я думала, что для тебя главное — оставаться верным и преданным своим товарищам…

— Так и было, — кивнул парень. — Но не совсем. С уточнением. Если честно, когда я получил задание, определенного приоритета у меня не было. Мне практически всё было глубоко до лампочки, кроме тебя и того, что я должен помогать учителю и мафии. Банда Кокуё ведь меня вырастила, даже оплатила похороны моей бабушки, когда мне было десять. А потом, когда меня передали варийцам из-за их изначального договора, по которому в двенадцать

я переходил в распоряжение Варии, я просто обязан был работать на них — я ведь получал зарплату, да и потом, они в целом неплохо ко мне относились, разве что Принц-Идиот стилеты кидал, а остальные только орали в ответ на мои шутки. Наверное, просто не могли ударить того, кто заведомо не станет сопротивляться, а босса я почти не трогал. Ну а если трогал, получал стаканом по лягушке, а капитан бежал его успокаивать. Так что, наверное, я им был в какой-то мере благодарен: мне ведь некуда было идти, а они давали мне кров, еду и работу, за которую они, в отличие от банды Кокуё, мне платили. Чувство долга у меня всегда было неплохим, потому я считал, что главное для меня — выполнять качественно мою работу, а также помогать учителю, Варии и Вонголе, а когда подружился с тобой — приплюсовал тебя к этому списку. Но на поле боя я понял, что не хочу больше быть их мальчиком для битья, не хочу больше работать на мафию, потому что эта работа никогда не казалась мне лучшей в мире, хоть и неправильной я ее не считал, — голос парня звенел, а глаза были полны тоски и боли. — Я не хотел убивать, но должен был, и это убивало меня самого, но уйти я не мог, потому что больше мне некуда было идти, да и я существо достаточно инертное — без толчка извне я от них не ушел бы. Добавь к этому, что я всё-таки человек чести и не мог бросить их, зная, что они во мне нуждаются. Но когда меня ранили, и ты плакала из-за меня, я понял, что всё это того не стоит. Понял, что главное в человеческих отношениях — это доверие и понимание, а не слепое следование за тем, за кем тебе велели следовать, и за кем ты следуешь из чувства долга и собственного безразличия к своей жизни. Я понял, что хочу сам решать свою судьбу и быть с теми, кто мне по-настоящему дорог, а не с теми, с кем мне велели быть. Думаю, я понял главное — что важнее всего не логика, подсказывающая направление движения в сторону исполнения своего долга, а чувства, которые помогают стать счастливым. Я просто понял, в чем мое счастье. Не в слепом следовании за кем-то, как было всегда, а в том, чтобы поддерживать и оберегать того, кто мне на самом деле дорог и порой даже вести его самому. Я понял, в чем мой свет, — я вздрогнула от воспоминания о том, как сама говорила Франу, что он должен поймать свой свет, и улыбнулась. Он запомнил… Но кто бы мог подумать, что этим светом для него окажется именно любовь ко мне?.. — Мой свет — в чувстве, которое дает мне силы двигаться дальше, не по инерции, а потому, что хочется идти вперед. Но вот что я тогда тебе доказал, понятия не имею.

— Что ты меня любишь, — улыбнулась я, собственно, обобщив всё им сказанное, обняла парня, устроила голову у него на плече и закрыла глаза. Он обнял меня в ответ и явно был рад тому, что мы оба пришли к одному и тому же выводу… Но Фран не был бы Франом, если бы просто тихо-мирно лежал и делал вид, что он няшная подушка.

— Если ты так заснешь, я не смогу уйти, — предупредил меня иллюзионист. — Ты решила взять меня в плен? Мне готовиться к режиму концлагеря?

— А ты что, сбежать хочешь? — фыркнула я, не собираясь шевелиться.

— Да в общем, нет, — усмехнулся он. — Но накрыться-то дай: не лето на дворе. А то и впрямь концлагерь — пытка холодом.

— Ладно, — протянула я и, быстренько укрыв нас одеялом, снова устроилась рядом с иллюзионистом. Он заглянул мне в глаза и вдруг прошептал:

— Прости…

Я поняла, что он просит прощения за смерть моего друга. В зеленых омутах застыла невысказанная боль и чувство вины, и я подумала, что он продолжает терзать себя за то, в чем не виноват. Сердце мучительно сжалось, но я осторожно коснулась ладонью щеки парня и четко, уверенно сказала:

— Прощаю. Не вини себя.

— Спасибо, — пробормотал Фран, а в глазах его я увидела облегчение и отчаянную надежду. С его души рухнула огромная глыба и я, чмокнув иллюзиониста в щеку, снова устроилась рядом с ним, прошептав:

— Всё будет хорошо, Фран. Теперь я в это верю. Главное уметь прощать — ты же сам это говоришь. Так вот, самого себя прощать тоже надо уметь.

— Ты меня этому научила, — улыбнулся парень и собственнически прижал меня к себе. — Спасибо…

— Тебе спасибо, — ответила я и закрыла глаза. На душе вдруг стало очень тепло и уютно, словно не было ни проблем, ни забот, потому что самому дорогому для меня человеку удалось понять, что он имеет право на прощение. И даже больше того — он его себе даровал…