Спасите, мафия!
Шрифт:
— Да? Ну тогда я промолчу, — пробормотала я, смачивая тампон перекисью. Вот блин, а сейчас начнет жутко щипать рану, и я точно поморщусь. Хотя когда я в пятнадцать лет упала с лошади и сломала руку, не морщилась, даже когда кость немного заросла, причем неправильно, и ее ломали снова, чтобы вправить… Спасибо урокам самоконтроля от папеньки и высокому болевому порогу. Может, и сейчас сдержусь?
— Ответь, — холодно бросил Хибари-сан.
— Не-а, — усмехнулась я и, сжав зубы, начала с абсолютно пофигистичным видом протирать рану перекисью. Губу жгло адски, но я терпела и не морщилась — лишь плотнее сжимала зубы, да губы чуть подрагивали. Повисла тишина. Напряженная и давящая. Я смочила перекисью еще один тампон и начала обрабатывать рану с внутренней
Завершив процедуру изничтожения бацилл и прочей нечисти, я с тяжелым вздохом воззрилась на принесенную садистом номер раз этой толпы иглу и хирургическую нить, кои у нас в аптечке водились в нехилом количестве, и покосилась на пластырь. А вдруг «прокатит», и я смогу просто заклеить губу при нем, а потом зашить сама, в одиночестве? Да нет, вряд ли. А то и впрямь подумает, что я совсем слабачка… Хотя чего я так переживаю по этому поводу? Вон, перед остальными только что устроила плач Ярославны, а сейчас — и не поморщись. Да ну на фиг! Впрочем, они-то меня не допрашивали, а сильнее всего человек должен быть рядом с врагами. Тот, кто ведет допрос, — враг априори, так что вывод очевиден. А вообще, с чего я так переживаю? Пошли они все на фиг, интервенты долбаные!
Я взяла ампулу с хирургическими нитями и вскрыла ее привычным движением. Вдев нить в иголку, с мысленным тяжким вздохом подумала, что придется открывать шкаф и зашиваться, глядя в висевшее на внутренней створке дверцы зеркало, но тут комитетчик отмер, забросил благое начинание в виде попытки овладеть пирокинезом и испепелить меня пылким взором, и, пересев на мою койку, грубо отобрал у меня иглу. О нет… Он еще и садист к тому же! Впрочем, я это уже говорила, только без удивления…
— Не надо, я сама, — пробурчала я, пытаясь отобрать иголку (и запихнуть ее в стог сена, чтобы ни один садюга не нашел, ага), но меня жестоко обломали, оттолкнув мою руку и процедив:
— Не дергайся, травоядное. Ты не сможешь зашить сама.
— Это еще почему? — возмутилась я. А вот это уже оскорбление! Я ветеринар будущий или в поле марихуану понюхать вышла?!
— Нет зеркала, — апатично выдал этот шизик и подсел ближе, грубо ухватив меня за подбородок и подняв мою харю к звездам, то бишь к недавно побеленному потолку.
— Есть! — возразила я, вырываясь.
— Я сказал: не двигайся, — зло процедил он, снова схватив меня за подбородок, и поднес иглу к моей губе. — А то будет куда больнее.
Да блин, если ты шить будешь, мне точно больно будет! Ты ж даже обезболивающее не принес, садюга такая, а шить ты наверняка будешь так же, как за подбородок меня держишь — со всей ненавистью!
— Я сама! — уперто повторила я, но игла коснулась кожи, и мне ничего не оставалось, кроме как замереть. Я вцепилась руками в простыню, а Хибари-сан вдруг сказал:
— Зажмурься. Так будет проще.
Это что, забота о ближнем? Ну, спасибо и на этом… А проявить ее пораньше и хотя бы новокаин принести слабо было?! Я плотно зажмурилась и изо всех сил сжала покрывало в кулаках. В тот же миг игла пронзила кожу, и я шумно выдохнула через нос, издав звук, похожий на фырчание ёжика. Вот блин, я косплею Ролла? Печалька, однако… Сжимая покрывало, зубы и мечты застонать, я стойко и мужественно переносила пытки и издевательства военной службы, вернее, моего персонального кошмара номер три (номер раз — Принц с его «уроками», номер два — глюканутый Ананас с его наглостью). Странно, но Хибари-сан накладывал швы очень профессионально и совсем не как шизанутый садист. Напротив, он свел к минимуму «потери» при сём процессе, и я всё же сумела каким-то чудом не застонать в голос — только фырчала, шумно выдыхая через нос и мечтая, чтоб Ананасовой Фее на ее ананас горшок с геранью свалился. Ну, или просто горшок. Ночной… Причем ранним утром. Эх, Лондон девятнадцатого века! Почему мы живем не на твоих узких улочках, и когда иллюзия реальности пойдет шляться под моими окнами,
Наконец, пытка была завершена, и я стала обладателем шва под губой. Печалька, ну и ладно: шрамы украшают мужчин. А женщин? Вряд ли, но мне как-то всё равно, главное, чтоб зажило и заражения не было… Я распахнула глаза и увидела, что уголки губ Главы Дисциплинарного Комитета чуть приподняты, прямо как тогда, когда он чесал пузо нашему коромыслу по кличке «Гин». С чего бы?
— Почему Вы улыбаетесь? — ошалело вопросила я, глядя Его Дисциплинарному Сиятельству во светлы… а, пардон, в темны очи. Улыбка с его губ тут же слетела, и на ее место вернулось обычное ледяное выражение лица. Катька, кто тебя за язык тянул, а, тупое ж ты травоядное? Хотя травоядные — звери добрые, я вот лошадей люблю, а они не хищники ну вот ни капли…
— Ты фырчала, — всё же одарило меня ответом Сиятельство с мрачным фейсом, размундиривая пластырь. — Как Ролл.
— А я думала он говорит: «Киии», — опешила я. Нет, правда! Он ведь в манге всегда говорил: «Киии», — а не фырчал. Впрочем, как нарисовать фырчание или описать его звуком? «Фррр»? Ну, такого там точно не было.
— Он фырчит, — усмехнулся Дисциплинарный маньяк, прилепяшивая к моему свеженькому шраму марлю путем приклеивания ее лейкопластырем к травмированной части моей харизмы. Причем аккуратно, надо сказать, прилепяшивая…
— А теперь ты мне ответишь, — вернулся он на свою лыжню. Слышь, пан-спортсмен, дай проехать, не видишь — очередь? Сверни в «другую колею»!
— Не-а, — хмыкнула я, и меня снова поймали за подбородок, а черные, полные ледяной злобы глаза оказались совсем рядом с моими. Ой, что-то мне опять как-то страшно…
— Тогда я озвучу версию, ты же ответишь «да» или «нет», глядя мне в глаза, — процедил он, но я промолчала. Было жутко страшно, жутко больно, да и просто жутко, но я держалась…
— Ты ненавидишь эту иллюзию за то, что он выиграл бой со мной бесчестно? — выдал Хибари-сан, и я стойко подавила желание отвернуться, чтобы не сдать себя с потрохами. Вот только всё равно сдала: он хмыкнул и отпустил меня, вставая и направляясь к выходу.
— Можешь не отвечать, я всё понял, — заявил он и свалил куда подальше.
Я шокировано замерла и сидела еще минут пять, тупо пялясь в стенку. Он что, подумал, что я только из-за того боя злюсь, что ли? Это ведь не единственная причина: я просто ненавижу предателей и людей без чести и совести. Что он там себе напридумывал? Что я в него втюхалась, как пятиклассница в учителя физкультуры с бицепсами, как у Шварцнеггера в полном расцвете сил?! Так это не так, он мой любимый персонаж… был, до того момента, как садизм свой в реальности проявил, но «не любовь», как говорится. Как вообще можно влюбиться в анимешку? Он головой не ударялся? Впрочем, меня ответ на сей вопрос не спасет. Что ж делать-то? Кошмааар. А еще кошмарнее то, что, кажись, Фей со взрывом макаронной фабрики на чайнике подумал то же самое, что и укуренный в хлам птичколюб-нарцисс. А может, Ананас всё-таки всё адекватно воспринял, а не через призму излишней самонадеянности и неадекватности, как его враг? Буду надеяться именно на это. Надежда умирает последней, как говорится!
Я откинулась на спину и, вновь нагрузив матрасик собственной тушкой, шумно выдохнула через нос. Что, и правда на ежа похоже, что ли?.. И о чем я думаю?! Мне надо придумать план того, как выбить дурь из головы комитетчика! Как говорится: «У Вас есть план, мистер Фикс? — Конечно, где закинемся?» Вот только у меня плана не было, и я, промучившись минут десять, поняла, что это бесполезно, и титаническим усилием воли вновь подняла себя с постельки, мягонькой, тепленькой, уютненькой и абсолютно не мечтающей меня в котлету превратить. Обидно, что не все в этом доме столь пацифистичны, сколь моя «Примирительница»… Это я Брэдбери вспоминаю, а не свихнулась, не волнуйтесь. Хотя могла бы…