Спасите, мафия!

Tamashi1

— А женщине можно проявлять слабость? — съязвил парниша. — Это уже дискриминация парней…

— Не-а, — покачала головой я на полном серьезе, — слабыми никому нельзя быть. Но в то же время дама может себя немного побаловать не в ущерб другим, о как.

— А парень не может? — с пофигистичным видом вопросила эта белка-летяга. Да, я еще помню его полет, я не склеротик!

— Может, почему нет? Но ему лучше не палиться на таких вещах, как сон в семь вечера, а то другие гамадрилы, только что с пальмы слезшие и не понимающие,

что у него меланхолия и решение себя порадовать внезапно взыграли, на него всем тыном наедут. Это же «не по-пацански», типа.

— Дискриминация.

— Так от вас же самих и дискриминация — ко мне какие претензии?

Повисла тишина, а Фран внимательно вглядывался мне в глаза своими зеленющими плошками. Что ты там ищешь, свет мой солнышко? Клад? Так там даже карты к нему нет, хорош раскопки проводить! Но отвернуться я даже не подумала. Не на того нарвался, кучерявый! Я в гляделки играть умею! И редко проигрываю… Наконец, парниша нарушил тишину и вопросил:

— То, что ты рассказала — правда?

— Ясен фиг! — опешила я от такой наглости. — Ты меня что, брехлом назвать, что ль, хочешь?!

— И последнюю фразу ты сказала тоже честно? — забил на мой праведный гнев Фран.

— Слышь, ты, — процедила я, сжав руки в кулаки, — я тебе не твой учитель, языком чесать попусту, понял?

— Значит, я могу рассматривать твою последнюю фразу, как предложение дружбы Лягушонку?

На последнем слове в парня полетела подушка, и мне даже не лень было ее метнуть, но он перехватил снаряд.

— Вот уже начинаю жалеть об этом! — возмутилась я громко. — Ты меня что, пустобрехом считаешь? Я слов на ветер не бросаю! «За базар ответишь» — это закон! И хоре себя Лягушкой называть — бесит!

— Почему? — апатично вопросил Фран, обнимая мою подушку, как любимого плюшевого медведя, кладя на нее подбородок и почему-то вгоняя меня из жесткого возмущения в не менее жесткое умиление. Блин, всегда я была неравнодушна ко всяким «кавайкам», как Катюха их называет…

— «По кочану и по кочерыжке», — хмыкнула я, вновь откидываясь на подушки, коих осталось три. О да, я обычно пухо-перьевые принадлежности складываю стопочками по две и кайфую на высоких подголовничках.

— А всё же? — протянул Фран, и я закатила глаза.

— Дубль сто! — выдала я тайну мадридского двора. — Потому что ты не какое-то земноводное! И я б дала в глаз любому, кто б тебя так назвал. И тебе в том числе — жаль, подушка цели не достигла.

— Ты всегда друзей защищаешь? Даже в ущерб себе? — вопросил Фран, делая вид, что пропускает мои ответы мимо ушей. Спрашивается, на кой тогда вопросы задавать? Да потому, что ответы ему явно важны, хоть он и притворяется, что это не так.

— Естественно, — хмыкнула я абсолютно искренне. — А что, может быть иначе?

Парень не ответил мне и лишь вновь уставился немигающим взором мне в глаза. Он что, издевается? У нас допрос? Он хочет стать прокурором

и активно тренируется? Но я молчала, потому что чувствовала, что Фран колеблется и ему эти гляделки необходимы.

— Да ладно тебе, — усмехнулась я наконец. — Я ж тебе свое общество не навязываю! Хочешь быть моим товарищем — эти двери для тебя открыты. Не хочешь — я тебя принуждать не буду.

— И помогать тоже, — съязвил Фран.

— А вот этого я не говорила, — пожала плечами я. — Мне пофиг, как ко мне относятся, главное чтоб человек не гнилой был. Ежели есть в тебе гнильца, я тебя сама пошлю, а если нет, посылай — не посылай меня, а моей поддержки не лишишься.

— Ты странная, — протянул любящий самоуничижения «Лягух».

— Еще какая! Сама удивляюсь, — хмыкнула я.

Вновь повисла тишина, а затем вдруг Фран встал и подошел к моей койке с левой стороны. Положив подушку рядом со мной, он в наглую забрался с ногами на мою койку, хорошо хоть не под одеяло, и уселся у изголовья.

— Эй, не наглей! — возмутилась я, кивая на его обувку. — Ты по земле шляешься, а потом в постель чистую с ногами лезешь! Сними тапки!

— Это ботинки, — протянул Фран. — Видимо, ты всё же забываешь пить таблетки от галлюцинаций.

— А они невкусные, — хмыкнула я. — Снимай свои «ботинки»!

— Не хочу, — выдал парниша нагло.

— Во гад, — беззлобно ответила я, привыкшая добиваться своего, и самолично стянула с него правый башмак, эпично зашвырнув его в дверь. — Мне продолжать твой стриптиз, или сам?

— Продолжать, — безразлично выдал Фран и подвинул ко мне, чуть ли не в нос мне ткнув, свою левую лыжу.

— Ну, ты вообще, — протянула я, ухмыляясь, и, стащив с парня вторую кожаную черную чешку, шмякнула ее ему на грудь. — На, держи, наслаждайся.

— Я не страдаю ретифизмом, — протянул парниша, знавший, оказывается, научное название фетишизма на обувь и прочие изделия из кожи. — В отличие от тебя.

— Если б я им страдала, я б тебе твою туфельку кожаную, Золушка моя с сорок пятым, раздвижным, ни в жизнь не отдала! — хохотнула я, опираясь об изголовье кровати.

— Значит, у тебя фетиш на лягушек, — выдал он. — Потому что больше никто с человеком в такой шапке общаться не желал.

— Разве что моя сеструха, — хмыкнула я.

Вновь повисла тишина, а затем Фран вдруг спросил:

— Ты любишь фокусы?

— Смотря какие, — протянула я. — Когда меня пугают с утра пораньше видом летящего под потолком Копперфильда Франа, я не люблю.

— А если не с утра-пораньше? — хитро вопросил этот самый Копперфильд, скидывая свою чешку на пол. Впрочем, я утрирую: вопросил он как всегда так, словно зачитывал сотую страницу Большой Советской Энциклопедии подряд. Но он всё равно хитрюга — факт!

— А вот если на трезвую голову, то обожаю, — усмехнулась я с маньячным блеском предвкушения в глазах. — Ты ведь фокусник, да?