Спасите наши души!

Львов Сергей Львович

— Не смею задерживать, — сказал Геннадий и приосанился: обрадовался, что такие язвительные слова нашел.

Он снова небрежно приложил руку к шляпе (за­конченность жеста требовала, чтобы пальцы как бы оттолкнулись от полей, едва прикоснувшись к ним) и не просто ушел, а удалился. Но Геннадий удалился не очень далеко. Он опять догнал Асю и Вадима.

— Виноват, — сказал он, — еще раз помешаю. Нарушу ваш тет-а-тет. Ненадолго. Я только хотел узнать: ты не забыла? Мы условились на вечер.

Геннадий значительно «посмотрел на Вадима.

— Нет, что ты, я не забыла! — весело ответила Ася. —

В восемь у книжного, — сказала она. А потом, блеснув на него озорными глазами, добавила: — Как всегда.

— Порядок! — сказал Геннадий. — Буду без опоз­даний.

И ушел, очень довольный собою, не оглядываясь на Вадима, чтобы не подчеркивать своей победы.

«Как всегда», — сказала Ася. Все сразу стало на свое место. Понятно, что им теперь нужно поговорить. Объяснение перед решительным разрывом! И он, Ген­надий, тому причиной. Ему даже стало жаль Вадима, но он решил не поддаваться порыву великодушия.

Как удивился бы он, если бы знал, о чем разго­варивают Ася и Вадим и почему они все время ходят по одному и тому же отрезку тротуара, от одного угла церковной ограды до другого!

— Ты меня спросила, как я отношусь к религии, — сказал Вадим. — Я удивился, что ты спросила об этом. Но ты не удивляйся, что я удивился. Ух, какая нескладная фраза! Видишь ли, я об этом много ду­мал. Сейчас объясню почему. Прошлым летом мы хо­дили в туристский поход. В одном селе зашли в чай­ную пообедать. Между прочим, замечательно пообе­дали... И тут подсел к нашему столику какой-то ста­рик. Вначале приглядывался, прислушивался. Потом спросил: кто мы, откуда? Когда сказали, что студен­ты-историки из Москвы, он говорит: «Тут у нас озеро неподалеку имеется. Светлояр по названию. Непре­менно туда сходите». Лицо у этого старика — лоб, глаза, борода — как на старой иконе. Решили, сейчас он нам будет про чудеса рассказывать.

«А чем оно интересно, это озеро?» — спрашиваем. «Сами увидите, — говорит. — Мне бы ваши годы и ваше образование, я бы на все лето у этого озера поселился, стал бы при дороге и каждому идущему говорил: «Люди, что вы делаете?!» А больше я вам ничего не скажу. Ежели вы историки и по своей зем­ле решили походить, должно у вас быть любопыт­ство к жизни. А нету любопытства, тогда нам и го­ворить не о чем».

Про Светлояр-озеро мы уже кое-что слышали. Но он заинтересовал нас. Спрашиваем: «А что мы там увидим — хорошее или плохое?»

Рассердился: «А вам, молодые люди, только на хо­рошее смотреть желательно? Природу, — говорит,— увидите замечательную, а вот что из нее там сдела­ли!.. Я когда сам первый раз это увидел, меня затряс­ло всего... Вам сейчас лет по двадцать? А мне два­дцать было в одна тысяча девятьсот семнадцатом. В двадцатом я в этом селе первым избачом стал, га­зету народу читал. «Беднота» называлась газета. Спектакли устраивал. Общество безбожников органи­зовал. Для меня на Светлояр-озере хорошего нету и быть не может».

Словом, с комсомольским прошлым папаша. Послушали мы его и пошли на это озеро.

Вадим помолчал.

— Никогда не забуду того, что я там увидел! — сказал он. — Никогда! День был замечательный. Сол­нечно, ясно. Вода в озере синяя-синяя. Покос идет. Сеном пахнет. Лес шумит. Хорошо! А по берегу пол­зут мужчины, женщины, дети.

Особенно

много детей.

Ползут, где по скошенной траве, где по песку, где по гальке. Кожу стирают до мяса. Поют молит­вы, стонут, головами бьются о землю...

— И их там много? — спросила Ася.

Она представила себе стертые в кровь колени и передернулась.

— То-то и оно, что много, — ответил Вадим. — А мы, студенты — историки, комсомольцы, москви­чи, — стоим смотрим на этот ужас и не знаем, что делать. Знаешь, как я себя тогда почувствовал? Как мешок, набитый знаниями. Все знаю — ничего не могу. Стою — смотрю. И мимо нас на коленях ползут люди. Будто время остановилось. Нет! Не останови­лось, повернулось назад! А кругом все как везде. За лесочком стучит трактор. И самолет над нами проле­тает. Тянет в небе серебряный след. А они ползут... Вот это и есть религия. Это она их поставила на колени. Она приказала: хочешь счастья — ползи чер­вем по земле, унижайся, кланяйся, молись.

— Понимаю, — сказала Ася. — Только это ведь ужасно. Как же можно, чтобы это было?!

— Вот и я об этом стал думать, — сказал Ва­дим. — Что делать, чтобы не было этого?

Улица вокруг них жила обычной жизнью, но Вадим, и не закрывая глаз, сквозь воскресную сутолоку города видел поразившее его Светлояр-озеро. А Асе представлялось и это озеро, о котором рассказал Ва­дим, и мальчик, которого она только что встретила. Светлояр-озеро и эта вот церковь были как-то связа­ны одно с другим. Это она понимала. И ей было нестерпимо думать, что Павел собирается быть не с тем стариком, который хотел бы стать при дороге к Светлояр-озеру и говорить: «Что вы делаете, лю­ди?» — а попом, которого она только что слышала и который требовал от людей постоянного страха.

— Вернулись мы в Москву. Занятия... кружки... семинары... собрания... — продолжал Вадим. — А у меня все не идет из головы это озеро и женщи­ны, которые ползут вокруг него на коленях и детей за собой тащат. Даже по ночам снятся... А тут еще на семинаре взялся я доклад про Джордано Бруно сделать. Он с детства мой самый любимый герой. Ты в школе про него учила, знаешь, как попы его му­чили. Чего от него хотели? Чтобы он стал на колени и сказал: «Виноват, что осмелился думать сам. От­рекаюсь, повинуюсь, буду повторять то, что велено». Он не захотел. Тогда его сожгли. Это ты все, конеч­но, знаешь. Но вот чего ты не знаешь, я тоже не знал, пока не стал специально для доклада его био­графию изучать, — сохранился такой документ: рас­писка на деньги. Подписал этот документ один итальянский епископ. А деньги он получил за то, что за несколько дней перед сожжением Бруно спе­циальными ножницами срезал кожу с его пальцев.

— Это зачем? — спросила Ася, чувствуя, как у нее по спине побежали ледяные мурашки озноба.

— Обычай был такой. Бруно когда-то был мона­хом. Попы срезали с пальцев кожу, которой он касался елея, в знак того, что лишают его церков­ной благодати. А еще я прочитал, что, когда повели Бруно на костер, ему зажали губы в тиски, чтобы он не смог крикнуть, что он не отрекся от своих взгля­дов. И когда он стоял около столба, палач ударил его сзади по голове, чтобы он ткнулся губами в рас­пятие: пусть толпа думает, что Бруно смирился и поцеловал крест.