Спаситель Кремниевой долины. Как я защищал стартапы от бюрократов
Шрифт:
Днем Буш улетел обратно в Вашингтон, а все остальные – Чак и Хиллари, Джулиани, Джордж Патаки, Джо Элбоу (глава FEMA – Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям), все кандидаты в мэры (одиннадцатое сентября должно было стать днем первичных выборов), основные городские делегации от конгресса и половина городских уполномоченных – собрались в здании Полицейской академии на Двадцатой авеню с целью обсудить дальнейшие шаги.
Мэр – республиканец, губернатор – республиканец, сенаторы – демократы. Все это было не важно. Джулиани начал говорить о том, сколько понадобится мешков для тел, о нормах сдачи крови, о том, какие слова мы подберем для членов семей погибших – темы более чем серьезные. Хиллари Клинтон и Чак Шумер старательно фиксировали распоряжения Джулиани,
Прошение о выделении государственной помощи штату было главной задачей делегации конгресса, и Чак с Хиллари быстро выработали стратегию. В итоге Чак сообщил нам о намерении попросить у Буша 20 миллиардов долларов.
– Почему именно двадцать миллиардов? – спросил я.
– Это максимальная сумма, которую мне не стыдно попросить, – ответил он.
В ту минуту Буш был готов согласиться на что угодно; к счастью для Нью-Йорка, природная агрессивность Чака означала, что он способен требовать астрономическую (на то время) сумму с абсолютно непроницаемым выражением лица. В конечном итоге это полезный урок – всегда просите так много, насколько возможно. Это работает во многих случаях: когда вы пытаетесь помочь Нью-Йорку восстановиться после террористической атаки, когда обсуждаете зарплату на новом месте работы или когда запускаете стартап и обговариваете вложения с готовыми рискнуть инвесторами. Худшее, что может произойти, – они откажут, и вы ретируетесь. Но чаще, чем вы бы могли подумать, они соглашаются. И чем меньше у вас стыда на этот счет, тем лучше.
Целый месяц все успешно занимались делом. Вначале я сомневался, что Чаку так уж необходимо находиться в гуще всех связанных с 11 сентября событий и постоянно светиться перед прессой. Но очень скоро стало ясно: в этом конкретном случае люди действительно хотят видеть своих лидеров воочию. Мы, ньюйоркцы, любим считать себя невозмутимыми, но в последовавшие за одиннадцатым сентября месяцы все переменилось. Чак был повсюду на публике, причем постоянно. И, к моему изумлению, казалось, что из-за этого люди чувствуют себя чуть-чуть лучше.
Пока не появился Фрэнк Бруни.
6. Рассказывайте свою легенду, пока это не сделал кто-то другой
Находясь в гуще политической жизни, вы живете в некоем фантастическом мире, где, как вам кажется, именно вы раздаете команды и руководите общим распорядком. Но каждую минуту мир безжалостно напоминает, что контролируете вы гораздо меньше, чем думаете. Иногда это напоминание поступает в виде звонка от Фрэнка Бруни.
В то время Фрэнк занимался освещением происходящего в Белом доме для «Нью-Йорк таймс». Редакция поручила ему описать для воскресного приложения историю отношений Чака и Хиллари – не самая выигрышная для нас тема.
Взаимное презрение Чака и Хиллари было в Вашингтоне секретом Полишинеля. А между тем оставалось еще минимум десять лет до появления Твиттера и Инстаграма, то есть до той поры, когда каждый слух, мысль, встреча или недовольство становятся общим достоянием в режиме реального времени. Сенаторы из одной партии и одного штата редко ладили, так было всегда, и натянутые отношения обычно не заслуживали того, чтобы о них рассказывать.
Но в данном случае нас отделял всего месяц от самой страшной в истории США террористической атаки. Жители Нью-Йорка хотели, даже нуждались в том, чтобы знать: их лидеры в состоянии отставить в сторону личные и политические разногласия и работать сообща ради восстановления города. Чак понимал это. Хиллари понимала это. Их команды это понимали. Но Фрэнк был (и остается) великим журналистом. Не нужно долго докапываться до истины, чтобы нащупать противостояние, возникшее между Чаком и Хиллари после ее вступления в сенат. Мы не могли скрыть прошлое, и оба штаба пришли ко взвешенному решению: эффективно сотрудничая и продвигаясь вперед, мы сможем выступить единым фронтом и надеяться, что газетные полосы не заполнят
Нам нужна была подмена, нужны были некие злодеи, более значимые для «Таймс», чем мы. К счастью, такие нашлись в среде республиканцев. Когда Чак и Хиллари попросили у Буша госпомощь в 20 миллиардов на восстановление Нью-Йорка, он ответил немедленным согласием. (Разве он мог отказать, ведь он только что видел своими глазами кровавую трагедию «Граунд Зиро»?) Но Митч Дэниелс, занимавший в то время пост директора федеральной Службы бюджетного управления, не успел обсудить этот вопрос с Бушем предварительно, и потому не желал выделять двадцать миллиардов долларов группе либеральных демократов из Нью-Йорка.
У Дэниелса имелся союзник в лице Трента Лотта. Лотт, на тот момент лидер сенатского меньшинства, был старым добрым республиканцем из Миссисипи. Интуитивно он осознавал значение межкультурных войн. До тех пор пока его штаб видел, что сенаторы оберегают свои ценности от вторжений гомосексуалистов, других меньшинств и тех, кто выглядит, как «цветной», Лотт с коллегами мог придерживаться какой угодно экономической политики. Например, участвовать в торгах на Уолл-стрит и продолжать тратить деньги штаба. Все это не приносило пользы белым из рабочего класса, сформировавшим этот штаб. Но пока Лотт с союзниками ограждали себя от аутсайдеров, их переизбирали и переизбирали. У Лотта не было никакого интереса в том, чтобы выдавать Нью-Йорку двадцать миллиардов. Кроме того, что может быть приятнее, чем взирать свысока на ненавидимую республиканцами женщину-политика, которая к тому же у каждого среднестатистического жителя города ассоциируется теперь с героическим флибустьером? А поскольку сразу после одиннадцатого сентября никто не рискнул бы выглядеть непатриотично, Лотт выбрал иной путь: в качестве жеста патриотизма выразил поддержку военной операции против агрессора (что в итоге привело к Иракской войне). Лотт имел возможность и взять свое пирожное, и съесть его.
Для Нью-Йорка отказ в деньгах был равноценен катастрофе. Понятно, что 20 миллиардов не покрыли бы стоимости восстановления, но они стали бы хорошим началом и явно продемонстрировали бы, что вся нация стоит за своим крупнейшим, важнейшим и самым противоречивым городом. И еще это показало бы, что сенаторы Нью-Йорка способны добиться цели ради своих избирателей. Но ничто из всего перечисленного не имело для Лотта никакого значения.
И это обеспечило нам некую лазейку.
На том этапе команда Хиллари и я ежечасно сверяли усилия, чтобы согласовать ответ Фрэнку и отвлечь его внимание от актуальных взаимоотношений наших боссов. Хиллари была гораздо более опытна в таких делах, поэтому она поняла: сейчас ее чувства к Чаку совершенно не важны, главное – показать «Таймс», что они работают единым фронтом.
Чаку было сложнее. Когда «Таймс» проводила фотосессию для журнала, Хиллари приложила все усилия, чтобы помочь фотографу сделать свою работу. Чак же, никогда раньше не позировавший для постановочной съемки, разумеется, знал все лучше всех и постоянно указывал фотографу, что именно тот делает неверно. Коме того, он пытался отследить, что говорит о нем каждый репортер. Фрэнк как раз попросил меня ответить на некоторые негативные высказывания о Чаке. (В этом не было ничего нового для нас – вся критика в адрес Чака вращалась вокруг одной и той же планеты: его страсти к вниманию окружающих. Это была его единственная ахиллесова пята, все остальное – его рабочая этика и знания, его здравомыслие и самоотверженность – восхищало.)
Я должен был просто развенчать эту критику и успокоиться. Вместо этого я позволил Чаку по его просьбе ознакомиться с тем, что говорили люди в бесполезных попытках заставить его вести себя по-другому еще до выхода издания в свет. И все пошло наперекосяк. Чак немедля поднял трубку и позвонил Джо Лхоте, исполнительному директору у Джулиани. Джо как раз был одним из тех, кто осмелился критиковать Чака, и об этом Фрэнк написал в своей статье. Чак дозвонился и начал осыпать Лхоту горькими упреками. Это усугубило ситуацию.