Спаситель
Шрифт:
Продолжая кланяться, Филофей откинул рогожу задних саней.
– Во-то глядучи. Зде и рыбица белая, и стерлядь, калушка, сомы и щуки, лещи сушеныя, осетрушки в мале, в коробах икоры для воеводы батюшки…
Немного успокоившийся Мурлов, махнул рукой и ругаясь себе под нос пошел обратно под мост, где была у него служебная коморка с печкой.
Между тем, острог оживал. Последние недели звонко стучали топоры, молотки, взвизгивали пилы работных мужиков, укреплявших мосты и ставивших новые клети-тарасы.
Вышедший после бессонной ночи на двор своих хором воевода поглядел на
Иван Иванович тяжело вздохнул – знал свое дело письменный голова. Не ловок был в делах государственных, но по хозяйственной части не имел равных. Но не хватало его воеводе еще и потому, что он давно знал Бутакова и считал другом. Тоскливо было и противно, будто мороз проникал и в душу. Осталось укрепить треть южной стены и последнее дело Бутакова уйдет в прошлое. Грустно. Воевода присмотрелся к мужикам на дальнем мосту. Те не ходили и не стучали молотками, а сидели нахохлившись, словно воробьи. Будто и они не желали скоро прощаться с последним делом письменного головы. Али не проснулись еще? В другие дни работнички еще засветло стучали молотками, да зычно, по-работному перекрикивались. И рожи-то все какие-то незнакомые.
Из-за спины возник неслышно верный Афанасьев.
– Иван Иванович, приготовить тебе узвару на клюкве, яко ты любишь?
– Не надобе, – отмахнулся воевода, направляясь к хоромам, – сработай лучше того цинского меду с мухоморами, от коего в уме легкое изумление бывати, а в теле живость родитися. Чаю день буде долгий…
***
Ровно в полдень в начале змеистого подъема перед главными воротами показались розвальни, на которых сидел Филипп. Он сам правил крепко сбитым коником. Понукаемый Завадским, конь шел спокойно, неспешно, легко втаскивая на взгорье несложный груз. Пройдя половину пути, Филипп натянул поводья. Все это время он не спускал глаз с крошечных фигур под обламом въездной башни. Теперь он узнал среди них Савку.
Завадский ослабил поводья и конь потянул его вперед. Следующая остановка – перед воротами. Савка стоял недвижимо, как статуя, глядел на него сверху и по лицу его ничего нельзя было понять. Справа и слева его сторожили стрельцы – один усатый, другой светлобородый, но они были так высоки, что верхние части их лиц скрывал навес. Хорошо видны на солнце были только их малиновые кафтаны и ружья на плечах.
Савка выглядел изможденным, но не раненым. Солнечный свет упал ему на лицо и на грудь и в этот момент Завадский уловил однократное движение его глаз – быстро стрельнул он ими в стороны. Филипп «ответил» медленным закрытием глаз и ослабил поводья. Ворота распахнулись, когда он подъехал, будто только его и ждали и коник спокойно повез Завадского на смерть.
Филиппа встречал помощник воеводы Афанасьев в окружении четырех незнакомых служилых. Один из них взял коня под уздцы. Завадский выбрался из розвальней и сунул коню под морду охапку сенца, прежде чем казак увел его к гостевой коновязи, огляделся. Острог выглядел буднично-сонным: из приказной избы вышла баба, плеснула в снег ведро грязной воды, и перекрестилась на деревянную церковь, по мостам и тарасам слонялись работники с пилами и топорами,
– Воевода тебя дожидаючи, – сказал ему Афанасьев, – идем.
– Все в порядке?
– Да.
Филипп улыбнулся и кивнул.
Выглядел помощник воеводы невозмутимым, но как будто немного напряженным – словно непрофессиональный актер, хорошо заучивший роль, но страшащийся сделать что-то не так.
К главным хоромам его с Афанасьевым сопровождали казаки, а по лестнице они уже поднимались вдвоем. Завадский не мучал Афанасия расспросами, только прислушивался. В доме было необычайно тихо, словно он был пуст, но как прекрасно знал Филипп – это было невозможно при любом развитии событий.
У дверей в главную воеводскую комору Афанасьев отошел в сторону. Завадский постучал.
– Входи! – раздался голос воеводы – такой же зычно-неестественный, как у его помощника.
Завадский вошел, воевода поднялся из-за стола, но подходить не решился – остался стоять у окна.
Филипп посмотрел на абсолютно чистый пол, на то место перед столом, где на персидском ковре должен был лежать труп Карамацкого. Ни капельки крови. Ни малейших признаков борьбы.
Воевода резко втянул воздух, будто хотел сказать что-то, но не решился.
– Слабость свойственна людям, – с печальной улыбкой констатировал Завадский, поднимая взгляд от ковра на воеводу, – однако худо, когда ее проявляют наделенные властью.
В это время в коридоре зазвучал тяжелый топот множества ног, стук палашей и сабель, задевающих стены и косяки. Дверь распахнулась от мощного удара и первым в комнату влетел Савка, который тотчас опрокинулся и упал между воеводой и Завадским.
Филипп даже не обернулся, только глянул вполоборота и посмотрел на Савку. Лицо того искажал страх, но теперь в нем был не только он. Этот парень уже не был тем хныкающим сопляком в пыточной избе Причулымского острога.
– Прости, Филипп… – протянул Савка.
– Все в порядке, брат, – спокойно сказал ему Завадский и тотчас сильная рука сдавила ему плечо, надвинулся густой запах парного мяса и еще чего-то застарелого, вроде тряпок найденных в подвале заброшенной в лесу избушки. В поле зрения вместе с разбойного вида рындарями, вошел Карамацкий, разом заслонив бивший из окон свет.
– Ин чаял аз еже ты умнее… – Хищно улыбнулся полковник, демонстрируя острые желтые зубы. – Ну, здравствуй, братец!
Завадского намертво схватили за плечи с обеих сторон. Сильными ударами по ногам опустили на колени.
Полковник между тем оглядел его.
Филипп спокойно небесными своими глазами смотрел в ответ.
– Мы единаче [еще] с тобою зело близко познакомимся, обаче покамест спрошу тебя – яко тебе сие в голову-то пришло? – Карамацкий даже хохотнул от удивления и развел руками. – Ты! Ин кто бы ни был – расколщик, погань али разбойник, но как… еже бо решился ты належать на меня? На меня?!
– Да паче удумал остолбень еже аз продам Осипа Тимофеевича?! – неожиданно подлил масла в огонь воевода, правда несколько неестественно визгливым голосом. – Да ради тебя? Голи безродной?!