Шрифт:
Спасители. Повесть Первая. Хрустальный куб
Пролог
Руки дрожали и едва удерживали перо с листом пожелтевшей от сырости и времени бумаги.
Хотелось написать многое и как можно яснее, однако не было ни сил, ни времени на обдумывание выводимых слово за словом предложений.
Грязная, с обветрившейся кожей, изрезанная рука со следами свежей крови окунула перо в чернильницу в последний раз и, поставив закорючку, отбросила его в сторону. Затем обе руки метнулись вверх и опустились на бумагу уже с золотым медальоном, оттягивающим цепочку.
Руки
Пальцы разжались, и клочок полетел вниз – на поверхность зеркала. Но вместо того, чтобы отскочить от отражающей глади, клочок плюхнулся в тягучую поверхность необычного зеркала, а затем погрузился и исчез в его глубине.
Круги на поверхности этакого жидкого зеркала улеглись, поглотив ком бумаги, и предмет вновь принял вид ничем собой не примечательный.
Глава 1. Виринея
Двое юношей поднялись на небольшое всхолмье, и ветер освежил их ещё полусонные лица. Внеше они были столь же похожи, сколь и отличались: оба были одного роста, несмотря на то, что один из них немного сутулился; головы покрывала давно не стриженная шевелюра - тёмные каштановые волосы слегка завивались на концах; у одного глаза были необычно светло-серые, в то время как второй обладал распространённым карим взором. Сутулого со светлыми глазами звали Лиафар, второго, с более точеными чертами лица, - Агат. Они были лучшими друзьями, почти что братьями, коими иногда и представлялись незнакомым людям.
Взгляды юношей обратились к затянутому тучами небу - к стаям ворон, кружившим над островом, они уже привыкли и практически не обращали на них внимания, - и Лиафар произнёс, глядя с укором на серую завесу:
– Как бы сегодня вечером дождь не полил. А то, как хлынет в разгар праздника…
– Мне всё кажется, – заговорил в ответ Агат, – что тучи день ото дня всё чернее и чернее.
Лиафар запустил руку в тёмные волосы, задумчиво прищурился и пожал плечами.
– Не знаю, может быть… Лишь бы сегодня эта чернота всё не испортила!
В тот день «Островок» – островная деревушка посреди Синего моря - отмечала внушительную дату - 150 лет со дня основания здесь первого поселения (впрочем, точная дата была неизвестна, а выбрана произвольно). Надо сказать, что праздник намечался лишь благодаря стараниям старосты Велимира, желавшего приободрить островитян, пребывавших последнее время в унынии.
Примерно полгода назад жители деревни стали замечать не свойственные природе явления. Весной, когда обычно всё расцветает и плодоносит, деревья вдруг заболели, а овощи на грядках почернели и прогнили. Частые дожди и град побили ягоду и пшеницу. Летом ненастная погода только укрепилась, в июле дожди пролились на землю в объёме как за целый год, солнечного света становилось всё меньше, нескончаемые ливни продолжились и в августе. Сельское хозяйство пришло в упадок. А когда закончилась череда осадков, оказалось, что земля уже не пригодна для насаждений и утратила всякое плодородие. А солнце… Люди забыли, когда видели его в последний раз. Оно больше напоминало расплывчатое пятно на плотной завесе из тяжёлых серых туч. Лишь привычка запасаться впрок позволила избежать настоящего голода.
Долгое время все недоумевали и делились друг с другом переживаниями. Кто-то
– А как думаешь, – обратился к другу Лиафар, спускаясь по склону, – правда, что Мираж существует? – спросил он, вспомнив ещё одну версию происходящего, услышанную накануне.
– Ты серьёзно? – посмотрел на него с подозрением Агат. – Птица Мираж?
– Ну… – замялся Лиафар. – Ты же сам слышал вчерашний разговор. Старики говорили об этой птице, словно она и вправду существует… природой управляет…
– Ага, – усмехнулся Агат, – а ещё она людей оживляет!
– Ну, вообще-то дядюшка Горин сказал, что она способна пробудить от вечного сна, – уточнил Лиафар, нахмурив густые брови.
– Да, а ещё дядя Горин поклялся, что Мираж несколько лет назад в его саду яблоками угощалась и съела все до единого. Только он её даже не увидел, но слышал шорох крыльев…
Лиафар рассмеялся:
– Это он, наверное, про тот случай, когда мы детьми всей толпой на его дереве побывали, – вспомнил он события шестилетней давности.
– Точно! Помню, – расплывшись в улыбке, отозвался Агат. – Особенно хорошо помню, как меня потом мутило от этих яблок…
Лиафар жил с дедом Дивадом и бабушкой Варей. К сожалению, родителей он лишился в восьмилетнем возрасте. В тот день разыгрался ужасный шторм, едва не смывший деревню с лица острова. Родители Лиафара как раз возвращались с торговли из Павловска и уже направлялись к дому. Дивад тогда вышел встречать задержавшихся Анну и Влада, но тех всё не было. Он долго стоял, укрывшись под навесом, пока наконец не увидел в отдалении у обрыва две фигуры. Ударившиеся о берег волны бушующего Синего моря поднялись высоко над обрывом и накрыли движущиеся фигуры. В тот момент Дивад сердцем почувствовал, что это были его дочь с зятем. Идти за исчезнувшими с берега людьми было безумием, но Дивад не смог устоять в стороне. Превозмогая порывистый ветер и ливневый дождь, он приблизился к тому месту, где находились две размытые фигуры, и долго выискивал глазами хоть какой-то признак пропавших.
Шторм вскоре поутих, и Дивад, просидевший в укрытии больше часа, спустился к берегу. Всё, что он нашёл, это щепки крашенной в зелёный цвет лодки, на которой Анна с Владом отправлялись в Павловск.
Лиафара тогда не стали обманывать: Дивад сказал правду. Мальчик переживал утрату очень тяжело и довольно долго не мог прийти в себя. Лишь призрачная надежда на то, что родители, возможно, выжили в том шторме и оказались где-нибудь, к примеру, в том же Павловске, придала ему силы и веру в лучшее. Раз за разом он представлял себе, как папа и мама появляются на горизонте, на борту корабля с белоснежными парусами – высокие, сияющие…
Прошло уже почти десять лет. Лиафар вырос крепким смышлёным парнем. Ничем неординарным он не отличался от сверстников, а яркой чертой его характера было одно удивительное качество, которое ему удалось сохранить в себе с ранних лет: он был предельно искреннен и доверял окружающим, просто потому что не мог взять в толк, ради чего кому-то обманывать или хитрить. Родители считали это очень ценным даром, хотя и предупреждали, что нельзя безоговорочно верить всему, что видят глаза и слышат уши - всегда бывают те, кто не прочь воспользоваться доверчивостью других.