Спасти огонь

Арриага Гильермо

Снова унижения на входе в тюрьму перед супружеским свиданием. Неоправданные досмотры, вымогательство, провокации. По-видимому, стратегия, чтобы вынудить меня арендовать люкс в отеле «Уэстин». Заплатить было бы проще всего, но я решила не уступать. Они меня не сломят — могут сколько угодно угрожать осмотром вагины на наличие наркотиков или шантажировать видео с камер наблюдения, запечатлевших мою измену. Все это — понты с целью запугивания. Я наивно полагала, что, видя мою несгибаемость, на третий или четвертый раз они утомятся и оставят меня в покое. Но я ошибалась. В тюрьмах никогда не перестают запугивать — наоборот, не жалеют на это новых сил.

Я полтора часа проходила кордоны безопасности. Отпечатки пальцев, фотографирование, ожидание в серых офисах, забитых

пыльными бумагами, презрительные взгляды, сальные замечания, насмешки. Девочка из хорошей семьи строит из себя прожженную, но они попрожженнее меня будут. Они стремились переполнить чашу моего терпения, измывались как могли. У меня на лбу было написано «деньги», и они не собирались отступаться, покуда не выдоят меня. Наконец меня провели в комнатку для свиданий — нарочно самыми мерзкими путями. Десятки заключенных пожирали меня глазами. Я решительно шагала вперед, стараясь не обращать внимания на вульгарные выкрики и попытки меня облапать. Надзиратели не считали нужным скрывать, что меня мучают специально: «Эх, беляночка. Вот что бывает, когда не идешь навстречу».

Они ушли, а я осталась стоять у порога той же комнаты, что в прошлый раз. Из-за проволочек наше время перенеслось с одиннадцати на двенадцать. И женщины в этот раз были новые. Одна — совсем юная и с двумя маленькими детьми, примерно года и двух с половиной лет от роду. Самой ей вряд ли было больше восемнадцати. Красивая, изящной формы лицо, янтарные глаза. Она вежливо поздоровалась: «Добрый день, сеньора. Как поживаете?» — «Хорошо, — ответила я и перешла коридор, поболтать с ней. — Как тебя зовут?» — «Дайан». Мне в моей буржуазной голове послышалось «Диана». «Как принцессу?» Она рассмеялась и помотала головой. «Все так спрашивают, — сказала она. И произнесла по буквам: — Д-а-й-а-н». Я улыбнулась. Детей звали Моррис (я думала, Морис) и Пиер (я думала, Пьер). Это я заключила из татуировок у нее на предплечьях. Она пришла к мужу, осужденному за вооруженное ограбление. «Он вправду виновен?» — спросила я. «Вообще-то, да. Его повязали, когда он на светофоре часы у одного старпера снял. Детей-то кормить надо. — Тут она увидела мужа издалека: — Вон он идет». Такой же молодой, как она. Тщедушный, смуглый, гладкие волосы. Он приветливо поздоровался: «Добрый день». Я представилась: «Марина, очень приятно». Он пожал мне руку: «Йон Карлос, рад познакомиться, сеньора». Они с детьми вошли в комнату и закрылись. Три минуты спустя раздались стоны Дайан.

Йон Карлос принадлежал к огромной армии оборванцев, грабящих людей в пробках. Таких, по мнению моих одноклассниц из католической школы, следовало расстреливать.

«Нужно изничтожить эту прорву воров, убийц и насильников. Иначе в нашей стране никогда ничего не будет», — высказалась одна на встрече выпускников. Большинство — кроме меня и еще двух девочек — согласилось. Левачки-бунтарки — так нас обозвали. Мне стыдно признаваться, но, когда сумочку попытались вырвать у моей мамы, я тоже предложила убивать таких на месте. Без суда, без защиты, без раздумий. Казнить, как только попадутся с поличным. Нулевая толерантность. Теперь я сгорала от стыда при одной мысли об этом. Фашизм живет внутри нас помимо нашей воли.

Пришли еще четыре женщины. Две сразу же юркнули в комнаты. Видимо, их смущало мое присутствие. Третья слегка кивнула мне, а четвертая посмотрела с вызовом. В ее глазах сверкнула ненависть. «Здравствуйте», — сказала я. Она и не подумала ответить, прошла внутрь и хлопнула дверью.

Хосе Куаутемок появился через несколько секунд. Он видел последнюю сцену. «Не обращай внимания, — сказал он. — Наверное, ей устроили на входе». Если бы он знал, что устроили мне. Мы зашли в комнату. Несмотря на диснеевско-львиные пледы, обшарпанные стены и матрас на полу, я тысячу раз предпочла бы ее люксу.

Мы легли. В этот раз я не брала с собой презервативы и не мучилась параноидальными раздумьями о венерических болезнях. Я доверяла ему. Точка. Мы быстро разделись. Хосе Куаутемок сосредоточился на моих грудях. Он языком обводил соски по кругу, а потом нежно посасывал их. Я чуть не кончила уже от этого. Раньше такого не случалось — у меня не очень чувствительная грудь. Да, мне нравилось, когда ее ласкали и целовали, но не до оргазма. Что меня так возбуждало? Обстоятельства?

Адреналин? Или секрет в любовных умениях Хосе Куаутемока?

Он оставил грудь и спустился к животу, потом к лобку и остановился между ног. Клаудио не слишком любил оральный секс, и ощущения у меня были странные. Я сжала ляжки, чтобы не дать ему продолжить. Чувствительность так обострилась, что почти невозможно было выдержать прикосновения там. Хосе Куаутемок раздвинул мои ноги и стал действовать мягче. Его язык медленно спускался и поднимался по моему клитору. Он ввел указательный палец мне во влагалище, а средним начал поглаживать анус. Я попыталась его остановить: «Пожалуйста, не надо там». Он не отреагировал. Я никому, даже Клаудио, не позволяла себя там трогать. Мне казалось, это слишком интимная точка, не предназначенная для сексуальных игр. Я повторила: «Правда, не надо». Закрылась рукой. Хосе Куаутемок не обиделся, а просто проскользнул языком сквозь мои пальцы и начал вылизывать анус. Я выгнулась от наслаждения. Постепенно я убрала руку, а он запустил язык внутрь. Я буквально взорвалась. Этот оргазм был совершенно не похож на все испытанные мною прежде. Я никогда не думала, что анус — эрогенная зона. Трое детей, восемь любовников в течение жизни, почти сорок лет, а обнаружила это в задрипанной комнатенке внутри тюрьмы.

Хосе Куаутемок не останавливался, лизал и лизал, и каждое прикосновение отдавалось волной удовольствия. В какой-то момент мне стало так хорошо, что я начала постукивать его по голове. Не агрессивно, а чтобы подстегнуть: пусть бы он вообще не останавливался. Он погрузил большой палец во влагалище, а указательный в анус. Меня передернуло, когда я почувствовала палец сзади. Я боялась, что будет больно — больно и было, но наслаждение пересиливало.

Пока я извивалась, он без предупреждения насел на меня и начал вводить член в зад. Моя последняя девственность, которую я собиралась когда-нибудь преподнести Клаудио, вот-вот останется в прошлом. Я поставила ладони ему на грудь и предупредила: «Я никогда так не пробовала». Он на секунду застыл и посмотрел мне в глаза: «Хочешь, перестану?» Я смирилась с тем, что изменила Клаудио, но вот предавать его мне не хотелось, а сейчас я совершенно очевидно его предаю. Я погладила Хосе Куаутемока по лицу и прошептала: «Нет, продолжай». Он послюнил мой анус и аккуратно продвинул чуть вперад кончик члена. Я закрыла глаза. «Расслабься», — сказал он, поигрывая моим клитором. Я глубоко вдохнула и выдохнула. С каждым новым выдохом член входил все глубже и глубже, пока не оказался внутри целиком. Хосе Куаутемок закачался на мне. Меня удивило, с какой легкостью он входит и выходит. Я кончила три раза прежде, чем он начал эякулировать. Я чувствовала, как его налитая головка выпускает семя в самую глубь меня. Я вцепилась в него, и мы кончили одновременно. Он издал первобытный неистовый рев. Вены у него на шее едва не лопались, словно от ключицы к челюсти подбирались вздыбленные щупальца.

Он несколько минут лежал у меня на груди, оставаясь внутри. Потом член опал и выскользнул из ануса. Я смотрела на потолок, на обсиженную мухами лампочку, москитов, роящихся в углу, пятна сырости на стене. Запустила руку в волосы Хосе Куаутемока, погладила. Раньше я думала, что для анального проникновения обязательно становиться по-собачьи. Но нет, мы сделали это лицом к лицу. «Больно было?» — спросил он. «Только с самого начала, чуть-чуть». — «Нам еще много чего надо перепробовать», — убежденно сказал он. Я подумала — куда уж дальше? Я ошибалась. Эта девственность было первой в бесконечной череде девственностей, которых мне предстояло лишиться с Хосе Куаутемоком.

Сколько народу хочет его убить? Двое, трое, четверо? Больше? Дон Хулио дал ему защиту. Почему? Кто его знает. Так или иначе, он чувствовал, что постоянно окружен незримой охраной. Но это еще не гарантия. Отвлекись его хранители на долю секунды, чья-то рука свободно вонзит ему лезвие в горло. Но если так суждено, пусть уж костлявая застанет его за письмом.

Теперь он писал особенно яростно. Восемь, десять страниц в день. Потом исправлял, убирал лишнее, шлифовал строки, натягивал их до предела, как тетиву перед выстрелом. Целился в самое нутро. Пускал стрелу-фразу и ждал, когда она раздерет, разорвет, рассечет цель.