Спасти огонь
Шрифт:
Я залезла в душ. Докрасна растерлась мочалкой. Хорошенько отмылась от любых возможных капель спермы Хосе Куаутемока. Закрыла глаза и подставила лицо под струю горячей воды. Зачем я посвятила столько людей в то, что должно оставаться строжайшей тайной? Зачем сдуру разболтала все Хулиану, Педро, а потом еще и Эктору? Если я и дальше буду, как говорила моя бабушка, языком молоть, слухи скоро дойдут до Клаудио и детей. Нужно быть осторожнее, в тысячу раз осторожнее.
Клаудио постучал в дверь: «Дорогая, ты чего так долго?» — «Иду!» — крикнула я. Я вышла из душа и завернулась в банный халат. Открыла дверь. Клаудио, тоже в халате, сидел на кровати. Он разлил шампанское в два бокала баварского хрусталя, которые его бабушка с дедушкой подарили нам на свадьбу. Мы ими пользовались только по особым случаям. Он поднял бокал мне навстречу:
Рассказав мне о своих приключениях, он вдруг спросил: «Что там такого, в этой тюрьме, что ты туда ездишь, как на работу?» Мне показалось, у меня на лице нарисован подробный маршрут моих поездок по Истапалапе и, хуже того, подробный путь, приведший меня сегодня в комнату для супружеских свиданий. «Мне интересны истории заключенных. Я даже думаю, они мне пригодятся для новых постановок», — я постаралась, чтобы это прозвучало как можно убедительнее. «Ни на кого там случайно не запала?» Одно из безусловных достоинств Клаудио заключалось в абсолютном отсутствии ревности и собственничества, но, видимо, сейчас я всем своим видом говорила: «Да, запала. Еще как запала, он сводит меня с ума, и я недавно занималась с ним любовью». Пытаясь сохранять спокойствие, я отпустила самое снисходительное замечание, которое только смогла придумать: «Ну, можешь сам съездить взглянуть на них. Они далеко не красавцы… — и вовремя заткнула себе рот, прежде чем сказать нечто глубоко уничижительное и пропитанное классовой дискриминацией: — …мелкие, чернявые и конченые». Подсознание, вскормленное социальными предрассудками, всегда готово нас предать. «Насколько я знаю, там сидит Мартин Молина, а уж его уродом не назовешь…» — заметил Клаудио. Я воззрилась на него в притворном удивлении: «Во-первых, ни разу его там не видела. Во-вторых, не люблю сериальных актеришек. В-третьих, конфетка леденистая'—не мой тип». — «А какой твой тип?» — коварно спросил Клаудио. «Ты — мой тип. И только ты». Он улыбнулся: «Вот это я и хотел услышать». Он отпил шампанского и придвинулся ко мне. Мысленно я повторяла: «Только бы не поцеловал, только бы не поцеловал, только бы не поцеловал…»
Сто подтягиваний, сто отжиманий, сто на пресс, сто приседаний и час бега вокруг футбольного поля. «Спарта—Афины», — учил отец. Мозг — мышцы. «Когда аргументы в разговоре закончатся, можно будет прибегнуть к физической силе». Хосе Куаутемок собирался тренироваться до конца жизни, невзирая на пожизненное заключение. Как эти долбаные львы, которые в зоопарке не перестают мотаться туда-сюда по милипиздрич-ной клетке. Зверь борется за то, чтобы остаться зверем.
Вместе с ядом любви Марина напоила его ядом побега. Побег из любви. Наихудший вариант для простого смертного под круглосуточной охраной в тюряге с шестиметровыми внешними стенами, увенчанными колючей проволокой, с собаками, натасканными на беглых, и снайперами на вышках. Змеиный яд вперемешку со скорпионьим и с цианидом.
Вот для этого и нужно качаться. Ему хватит сил забраться вверх по стенам, хватит сил разодрать колючую проволоку, хватит сил вывихнуть челюсти собакам, хватит сил петлять на бегу, чтобы снайперы не достали. Бежать, бежать, чтобы спать рядом с ней, просыпаться рядом с ней, заниматься любовью с ней одной.
Он начал писать еще яростнее, стараться еще сильнее, чтобы произвести на нее впечатление. Мнение Хулиана и остальных заключенных его вообще не волновало, а вот ее мнение — еще как. Они договорились увидеться тет-а-тет в день посещений. Она поклялась, что придет, но он все равно не очень-то верил. Отважится ли она одна пересечь минное поле Истапалапы? Нет, вряд ли. Марина не похожа на Красную Шапочку, готовую очертя голову пуститься по лесу навстречу волку. Разумные женщины так не поступают, а Марина вроде бы очень разумная. Точно ведь скоро сообщение напишет: «Извини, у меня не получилось». Лучше уж сразу привыкнуть к этой мысли. Хосе Куаутемок занялся своими делами.
Он сидел и писал, и тут по его душу пришел надзиратель. Он ненавидел, когда такое случалось.
Марина пришла. Да, да, да! В четыре скачка он спустился по лестнице и, как тягач без тормозов, полетел к зоне посещений. На пороге остановился отдышаться. Не надо, чтобы она увидела, как он скачет, будто щенок, которого вывели погулять. Он разглядел ее издалека. Она сидела и рассеянно смотрела в одну точку: кетцаль среди воронья. Он медленно пошел к ней. Ему хотелось подкрасться незаметно, увидеть, как она удивится и воскликнет: «Ты пришел!» Он улыбался на ходу. А как не улыбаться, если его ждет не кто-нибудь, а она? Но вскоре блаженная улыбка сползла с его лица. Он забыл главное тюремное правило: бди, всегда бди. Быть начеку, изучать местность, анализировать. Окинул взглядом помещение: что за народ, кто к кому пришел, где сидят, в каком ряду столов. «Бди, — повторил он себе, — всегда бди».
Марина срывающимся голосом сказала: «Привет». Хосе Куаутемок заметил, как у нее дрожат руки. Сел рядом с ней. Теперь уже у него затряслись руки. Оба дико нервничали. «С тобой все хорошо?» — спросил он. Она кивнула. У Марины дрожала губа и пульсировала вена на шее. Нет, ее все-таки сильнее кроет, гораздо сильнее.
Понемногу отпустило. Она полюбопытствовала, что это за толстяк и с ним женщина в длинной юбке за дальним столом.
Он поведал ей отвратительную историю Хряка и его супружницы Росалинды дель Росаль. Она засмеялась, услышав это имя. «Я точно знаю, что ее так и зовут», — сказал он. Росалинда дель Росаль: прекрасная роза из розария. Красивое многозна чительное имя дали родители, не подозревая, какая зловещая судьба ждет их кровиночку.
Хосе Куаутемок думал, они ограничатся смол-током. Минут десять и вправду поболтали: ну и погода! долго добиралась? на входе сильно допекали? — и прочие глубокомысленные реплики. А потом она схватила его обеими руками за лицо и поцеловала. И не то что чмокнула. Ничего подобного. Настоящим поцелуем. Поцелуищем. За пару секунд они друг на друга настроились Губы у нее были пухлые, классные. И не мясистые, и не тонкие. И такое чувство, будто она льдинку сосала прямо перед этим. Дыхание легкое, свежее. Как в кедровой роще очутился. Волосы пахнут кедром. Затылок — кедром.
Они целовались и целовались. Один поцелуй взывал к другому, а тот — к новым, и новым, и новым. Он, такой из себя крутой, такой мужик — и так растаял от этих поцелуев. Затерялся в кедровой роще ее поцелуев. Они, эти поцелуи, заглушили весь шум, весь бетон, всю ржавчину, все крики, все отчаяние, всю смерть, весь морок. И так он был занят поцелуями, что не заметил двух субчиков, следивших за ним издалека. Мясной и Морковка поняли, как далеко в этот момент витают Хосе Куаутемок и его телка. Легче легкого всадить им, пока они сосутся, как в женских романах. Но еще рано. Время еще придет.
Сеферино, твое прошлое захлопнулось, как только над тобой закрылась крышка гроба. Пришлось основательно потрудиться, чтобы узнать, какие родники питали твою сверхъестественную силу. Я начал просматривать ящики твоего стола, документы, вещи. Меня удивило, какой у тебя царил безупречный порядок.
Запонки разложены ровными рядами. Галстуки распределены по цветам. Начищенные до блеска ботинки выставлены шеренгой. Кабинет — сама опрятность. Ничего лишнего. После твоей смерти мы всё оставили, как при тебе. На столе пишущая машинка и перьевая ручка с чернильницей (ты любил щеголять безупречным почерком). На соседнем столе — толковый словарь Марии Молинер, все тома этимологического словаря Жоана Короминаса и словарь синонимов Фернандо Коррипио (я ими потом много пользовался). На стене фотография нас пятерых, сделанная в студии маэстро Серхио Ясбека, и портрет твоих родителей в Пуэбле, в каком-то парке. В застекленном шкафу — лаковая шкатулка из местечка Олинала в штате Герреро, але-брихе из Оахаки, отделанный бисером череп койота — работа мастеров отоми — и керамическое блюдо, расписанное твоим дядей.