Спасти «Скифа»
Шрифт:
– От тех, с которыми пошел на задание, – да.
Голос Гайдука звучал увереннее. И Кнут не улавливал в нем ноток обреченности, а также не слышал того отчаянного вызова, который слышал в подобных ситуациях за несколько последних лет десятки, а то и сотни раз. Или ему показалось, или пленный советский офицер пытался держаться с ним, не как с заклятым врагом.
– Можете объяснить подробнее?
– Могу. Еще сутки назад я был под арестом. Меня арестовал начальник особого отдела, знаете, что такое – особый отдел?
– Имею представление. Иначе,
– Боюсь, вы представляете не так хорошо, как мы там ощущаем это на собственных шкурах, господин Брюгген. Я – сын врага народа. Это то же самое, что у вас иметь арийскую кровь с примесью.
– А вот теперь вы демонстрируете весьма примитивные представления о рейхе… Но в целом я понимаю, о чем вы хотите сказать. Ваш отец казнен, как враг советской власти? Что он сделал – пытался убить Сталина?
– Он не был врагом советской власти. Во всяком случае, до ареста, – Гайдук усмехнулся, насколько позволяли разбитые губы. – У него даже был партбилет, но чекистов, которые пришли за ним однажды зимой в шесть утра, это не остановило. Отец, оказывается, вступил в партию, выполняя задание английской разведки. Мне пришлось отречься от него, чтобы хоть как-то закончить университет. Но клеймо все равно осталось. Как любят говорить у нас офицеры НКВД, отец-враг – не статья, но в случае чего до статьи добавим.
Теперь Кнут Брюгген отбросил последние сомнения: пленный говорил искренне. Правда, он мог и врать с тем же успехом. Но в таком случае он искренне врет, сам веря в то, что говорит.
– Значит, у вас свои счеты с советской властью?
– У меня свои счеты с НКВД, господин Брюгген. А у особого отдела нашего полка – со мной. Если я не вернусь, но задание будет выполнено, все вздохнут спокойно. Если задание провалится, это спишут на меня. Если бы все сложилось удачно и я вернулся, то меня все равно ждал бы арест, трибунал и приговор. Это так, отсрочка…
– Допустим. Почему же вас с таким клеймом неблагонадежного все-таки отправили на это задание?
– Пушечное мясо. Мной группа в случае чего может пожертвовать.
– То есть сегодня вами пожертвовали?
– Нет, господин Брюгген. Сегодня мы попали в ловушку, и мне просто не повезло. На моем месте мог оказаться кто угодно, мы ведь тянули жребий.
– Жребий?
– Да. Длинные и короткие спички, как мальчишки во дворе. Я вытащил короткую.
Брюгген поднялся с табуретки, снова прошелся из угла в угол.
– Почему я должен вам верить? Зачем вы рассказали историю о расстрелянном отце? Чего вы вообще добиваетесь?
– Я? Я ничего не добиваюсь. В моем положении выторговывать что-то кроме жизни не имеет смысла, тем более, что вы, оказывается, знаете о цели нашего задания достаточно много. Только мои слова, господин Брюгген, очень легко проверить. Особенно – вашему ведомству, особенно в этом городе.
– Почему?
– Я родился и вырос в Харькове. Моего отца, инженера Гайдука, осудили и расстреляли тоже здесь, в Холодногорской
– И… что тогда? Что будет, если ваши слова окажутся правдой?
– Вы хотя бы убедитесь, что я не вру, – Гайдук снова попытался изобразить улыбку.
– Ну а потом? После того как мы проверим подлинность вашей семейной драмы?
– Надеюсь, господин Брюгген, вы поймете, почему я соглашусь давать показания и сотрудничать с вами. Меня ничего не связывает ни с советской властью, ни с Красной армией, ни с так называемыми боевыми товарищами, которые в любой момент могли пожертвовать мной, – проговорив это на выдохе, Павел передохнул. – Вам не надо стараться заставить меня говорить. Я сам этого хочу. И все равно, господин Брюгген: пока вы не проверите правдивость моих слов и не убедитесь, что я – действительно сын врага народа, я не буду отвечать на ваши вопросы. И тем более не назову свое условие.
– Условие? Вы собираетесь ставить условия в своем положении?
– Всего одно, господин Брюгген. И только после того, как вы поймете, что мне можно верить. А вот когда вы в этом убедитесь, тогда я и скажу, какое условие вы должны будете соблюсти, чтобы я сдал вам остальных из нашей группы.
Слова эти, судя по всему, дались Павлу Гайдуку нелегко. Закрыв глаза, он откинулся на стену, прислонившись затылком к холодному влажному камню.
Снаружи неуклюже топтался Хойке. Выйдя из камеры и пропустив туда гестаповцев, уже приведших свой внешний вид в порядок, Кнут смерил начальника гестапо внимательным взглядом. Тот невольно вытянулся и распрямил плечи.
– Значит, так… – Брюгген еще сам неокончательно определился с планом дальнейших действий. – Значит, так, – повторил он. – Для ваших головорезов есть задание. Выполнить нужно быстро и четко. Сейчас уже, – взгляд на часы, – полночь скоро, но все равно постарайтесь. Сведения нужны не позднее одиннадцати утра. Пока вы работаете, его, – кивок в сторону закрытой двери камеры, – привести в порядок.
– В порядок?
– Хотя бы перевязать и умыть. Дайте поесть, если захочет… или если сможет. И пусть поспит. Пока вы не выясните то, что мне нужно, больше не допрашивайте его, не бейте.
– Засады снимать?
– На явке этого вашего Ярового она больше не нужна, туда никто теперь не сунется. На всякий случай пусть сапожник посидит там еще двое суток.
– Зачем?
– Я пообщался с ним. Он не звено какой-то общей цепи, а, как определял один мой коллега в Берлине, отдельно стоящий пень. Можно выкорчевать. То есть убрать. Думаю, мы так и сделаем… Вы так и сделаете. Но через два-три дня, когда я завершу операцию. Если этот пенек выкорчевать сейчас, его отсутствие может кто-то заметить. Так что пускай пока посидит у себя в квартире, для страховки. Пусть все остается, как было.