Спасти «Скифа»

Кокотюха Андрей Анатольевич

Скорее всего, предположил Брюгген, подполье и Скиф действовали независимо друг от друга, чтобы в случае чего провал одного не повлек за собой по принципу домино разоблачения всей сети. Агентурной разведкой, в ведомство которой входила деятельность Скифа, и деятельностью партизан занимались разные управления, которые в нужный момент могли объединить усилия.

Это могло означать следующее: командование Скифа, понимая, что агенту придется уходить на нелегальное положение, знало, что он воспользуется явкой Ярового – другой связи ему просто не дали. От Ярового он узнает про те самые развалины. Одновременно подполье получает от своего руководства приказ обеспечить встречу Скифа

в известном месте и в известное время.

Кружок с вписанным внутрь словом «диверсанты» нарисовался на схеме, когда Хойке доложил, что предположения подтвердились и гости, появление которых предвидел Брюгген, уже в городе. Кнут соединил его стрелкой с квадратиком – другого пути, кроме как на явку Ярового, у диверсантов наверняка не будет. За время, прошедшее с момента похищения Крюгера, эфир усиленно контролировался, и ни один радиоприемник в черте города не заработал. Ну а появление группы разведчиков означает только одно: Скифа к партизанам не переправили, это должна обеспечить прибывшая команда.

Штурмбаннфюрер Брюгген видел только два пути: поставить засаду у развалин на Холодной Горе и блокировать явку Ярового. Больше следов не было, и даже если Скифа в результате все равно найти не удастся, захват и ликвидация русских диверсантов – само по себе успешная операция. Брюгген видел сводки с фронта, связывался с руководством, и теперь представлял себе полную картину развития событий.

Если Скифу не удастся доставить захваченного начальника агентурного отдела Генштаба через линию фронта, либо хотя бы передать полученную от него информацию своим в течение ближайших двух суток, эта информация уже не будет иметь для противника сколько-нибудь важного значения – ход операции «Цитадель», начатой фюрером, уже никто не сможет остановить, и вражеские войска будут отброшены на Восток еще более сильным ударом, чем он получили этой весной.

Вряд ли с той стороны фронта пришлют еще одну группу. За двое оставшихся суток Брюгген планировал перевернуть весь город, вывернуть его, как перчатку. И Хойке с удовольствием отдаст приказ расстреливать каждого пятого из гражданских, пока ему не выдадут похищенного офицера… ну и Скифа, конечно.

Теперь все шло кувырком.

Сначала Брюгген перечеркнул остро отточенным карандашом расчерченный геометрическими фигурами лист. А потом старательно смял свои размышления, положил на дно пепельницы и поджег.

Исполнительный болван Хойке наделал шуму, позволил уйти, как минимум, двоим диверсантам, и все планы летят коту под хвост…

10

– Прошу прощения, товарищ капитан. Но я хотел бы обратиться к товарищу майору лично.

Старший лейтенант Алферов сам удивился своей наглости – до сегодняшнего дня он не допускал даже мысли, что способен перечить не просто старшему по званию, а самому заместителю начальника особого отдела НКВД фронта, капитану Кобозеву. Но после того, что произошло с ним и у него на глазах за последние сутки, Алферов просто не мог себе позволить отступить. Его доклад и рапорт должно принять только первое лицо. Или же, в нарушение всякой субординации, полковой особист готов идти выше, даже через голову своего непосредственного руководства.

Старший лейтенант НКВД Алферов не исключал, что придется лично добиваться приема у товарища Берии. Он на пороге раскрытия грандиозного заговора, и если его не выслушают в особом отделе Воронежского фронта, он напишет донесение прямо в Москву, в Ставку.

– Чем вас не устраивает моя персона?

Капитан Кобозев спрашивал с еще заметной иронией. Он уже успел повидать

мальчишек, рвущихся в бой и приближающих победу за несколько ночей. Но в то же время отдавал себе отчет в том, что мальчишки, только-только попавшие на фронт, свежим взглядом способны заметить и отметить многое. И не всегда их наблюдения и выводы – бред. Возможно, более опытные сотрудники просто не обращают внимания на некоторые очевидные вещи. Так или иначе, этого маленького старшего лейтенанта следовало выслушать.

– Еще раз прошу прощения, товарищ капитан. Но речь идет о спорности решений, принятых в штабе фронта. Так или иначе начальнику особого отдела необходимо об этом доложить. Я не уверен, что без согласования с товарищем полковником мы с вами сможем принять какое-либо решение.

– Мы с вами? Даже так?

Кобозев снял очки, делавшие его неуклюжим – именно из-за слабого зрения он в свое время попросился в органы внутренних дел. Курносый нос, круглый подбородок, розовые от природы щеки вкупе с очками никак не придавали мужественности мальчишке, выросшему в ленинградском дворе. Форма и ромбы на погонах тоже мало изменили облик юноши, зато вскоре Кобозев убедился, что сотрудникам НКВД большинство окружающих стараются как можно реже смотреть в лицо. А значит, серьезная форма отвлекала от негероической внешности. Кобозев в отличие от многих не просился на фронт, да его и не особо спешили брать из-за зрения, он до весны сорок второго выявлял скрытых врагов в тылу.

Но потом на судьбу тогда еще старшего лейтенанта повлияла его же собственная старательность: не в пример опять же другим Кобозев всегда аккуратно, даже с каким-то фанатизмом вел бумажную канцелярскую работу, с чем катастрофически не справлялись особые отделы фронтов. И Кобозева перевели из Саратова, где он служил два последних года, ближе к передовым позициям. Он принял назначение спокойно, вот только здесь, на фронте, его простецкая внешность и, главное, круглые очки с большими дужками, снова, как в не такой уж далекой юности, не способствовали серьезному отношению. А форма НКВД, как сделал вывод Кобозев, усиливала скрытую неприязнь окопников.

Вот и сейчас этот мальчишка, без году неделя на фронте, всего-то год с небольшим, как в органах – а туда же: самого начальника ему подавай.

– Послушайте меня внимательно, товарищ старший лейтенант, – капитан Кобозев говорил, не вставая из-за стола, глядя на Алферова сквозь стекла очков. При неярком свете настольной лампы он напоминал филина. – Вы явились в особый отдел фронта, предварительно не доложив о себе. Даже не поставив руководство в известность о цели вашего прихода. В данный момент вы должны находиться в полку, выполнять свои прямые обязанности. Учитывая сложную обстановку по всему фронту, такое ваше поведение при желании можно расценить, как самовольное оставление позиций.

– Но, товарищ капитан…

– Молчать! – когда нужно, Кобозев умел рявкнуть, хотя обычно говорил негромко – так же и продолжил, чтобы короткая вспышка гнева сработала на контрасте: – Не надо перебивать старших по званию, Алферов. Вам давно на это не указывали?

Старший лейтенант решил лучше промолчать.

– Вот так, – продолжил Кобозев. – Возвращаясь к вашему поступку… Или лучше сказать – проступку. У вас, товарищ старший лейтенант, нет пока разумных объяснений своему поведению. Вы их не потрудились представить. Даже по непонятной мне причине решили не объяснять, почему данные, которые вы собрались представить начальнику особого отдела фронта, не могут быть переданы его заместителю. Вы сомневаетесь в моей компетентности, товарищ Алферов? Может, готовы написать соответствующий рапорт?