Спастись ещё возможно
Шрифт:
— Много вы насозидали? — устало спросил Кузьмин и потер виски. — Квартиру на Старом Арбате, домик в Испании, что еще? Ну, счет, наверное, в укромном уголке, где не сразу станут искать? Так? Или еще что-то?
— Отсталый вы человек, — Силуянов улыбнулся недоброй улыбкой, — Даже если и так, что тут плохого? Мы профессионалы. Наша работа дорогого стоит. Если у государства временно нет сил, чтобы оплатить нам наш труд, мы должны помочь и ему, и себе. Ведь так, уважаемый Сергей Иванович?
— Действительно, временно нет сил, чтобы вымести всякую дрянь. Да вас гнать надо и судить. Тоже мне, профессионал! Кстати, покровителей-заказчиков ваших тоже нельзя без ответа оставить.
—
— Не мощь я хочу одолеть, а немощь и мразь, — твердо сказал Кузьмин. — Лжете вы! Не может мразь быть государством. Иначе бы не было его. Но оно есть, и оно — Россия!
— А не пошел бы ты… — ругнулся Силуянов. Его былое добродушие совершенно испарилось. — Я так понимаю, что вы не хотите сотрудничать? Не хотите, наконец, выполнять приказ? Так? Вы отдаете себе отчет? Вы — офицер, разведчик, наконец?
— Да, — согласился Кузьмин. — Да, офицер, да разведчик, и, думаю, не из самых плохих. Но я не слышал ни слова от своего непосредственного командира. Ваши бумаги хороши, но они только бумаги. Отложим нашу беседу на потом. В Центре…
— Жаль, — перебил Силуянов, и лицо его на мгновение исказилось гримасой ненависти. — Жаль, что вы повели себя так неразумно. Но мы и без вас завершим дело. Неужели вы сомневаетесь?
— Как знать, как знать, — Кузьмин казался совершенно спокойным. Он привык исходить из реальности. Сейчас его переиграли, но это закономерно: слишком неравны силы. Но ведь в тактической игре его команда оказалась быстрее… Фигурант у них, и документы, можно надеяться, будут тоже. Из окна микроавтобуса он видел, как его людей посадили в легковушки и куда-то отправили. Сейчас и его увезут. Потом начнут поиски по квадратам по полной программе. Только тут их ждут некоторые неожиданности…
Но почему-то его все время не оставляло чувство тревоги. Чего-то не договаривает Силуянов. Что же? Кузьмин взглянул на бывшего коллегу, в его беспокойные маленькие глазки. И тут же пришло понимание: ни куда он не поедет; а если да, то, по крайней мере, недалеко… И Силуянов понял, понял что раскрыт, понял что финал, который готовил он для Кузьмина, для того уже более не секрет, и сам от того испугался.
— Ну что уж там? Ладно, — по-бабьи засуетился он и спрятал глаза, — отправлю вас в Центр и — баста. Пусть разбираются. Сейчас капитан проводит до вертолета. Эй, капитан? — голос его звучал несколько истерично, а Кузьмин не отпускал взглядом его лицо и все смотрел и смотрел, словно пытаясь измерить глубину пропасти, в которую угодил этот благополучный жизнелюб, господин Силуянов. Насколько же она глубока?
У открытой двери микроавтобуса появился капитан. Кузьмин отметил, что зрачки его глаз неестественно расширены, как бывает после солидной дозы наркотиков. Удивляться было нечему: такой помощник логично завершал образ хозяина. “А ведь это и есть исполнитель”, — догадался Кузьмин. Мелькнула страшная мысль, насчет ребят, что может быть и их тоже… Но нет! Их незачем. Их еще и к делу приставят, если будет у них желание. Их — нет; только его. Только он помеха, потому как знает чересчур много. Мелькали еще какие-то сумбурные мысли о том, чтобы вырваться, бежать, договориться же, наконец. Но трезвый расчет взял верх: убежать невозможно, а договариваться нельзя, следовательно…
Он вышел из микроавтобуса и посмотрел на небо. Это хорошо, что он уйдет именно так. Возможно, это и есть исполнение его мечты: чтобы рядом солнце и облака,
Все понарошку и только слезы из глаз настоящие. Теперь же все было по-настоящему, только не было слез. Их просто не могло быть у человека, прожившего его жизнь. Неожиданно рядом с собой, вокруг себя он услышал звуки музыки…
* * *
Ему показалось, что в лесу тихо играет музыка: что-то знакомое и до боли родное. Впечатление было настолько живое, что он напряг слух, пытаясь окончательно узнать, вспомнить эту мелодию. Почему-то вдруг это показалось важным. Он замедлил шаг, и шедший сзади капитан слегка подтолкнул его в спину. Нет! Он сделал еще несколько шагов, прежде чем убедился: нет, все-таки это обман, еще один, вероятно, последний в его жизни. Это всего лишь голос леса, всего лишь шепот листвы… Он посмотрел вверх и увидел, что два листка, крупных и, вопреки здравому смыслу, совсем желтых — в начале-то лета! — медленно летят вниз. Они кружатся, будто танцуют друг с другом, под ту причудившуюся ему давеча волшебную мелодию, и, о Боже, как они похожи на его офицерские погоны — те первые золотые, с двумя маленькими золотыми же звездочками…
Полковник не услышал выстрела. Его вообще никто не услышал, разве что затаившийся средь ветвей уставший от долгого пения дрозд. Но и того не испугал этот негромкий сухой щелчок, будто кто-то совсем нетяжелый неосторожно ступил на валежник. Полковник ничего не услышал, просто день для него вдруг померк, и исчезли деревья. Только золотой листок маленьким солнышком среди полной тьмы все еще светил… и звал к себе, потому что был светом в конце туннеля…
Глава 3. Три медведя
Друг не познается в счастье,
и враг не скроется в несчастье
(Книга Премудрости Иисуса,
сына Сираха, глава 12, стих 8).
“Раз, два, три... семнадцать, восемнадцать... двадцать два... — он считал шаги, но то и дело сбивался и начинал заново: — Раз, два, три...” Уже около часа они шли через болото, по какой-то ведомой лишь его провожатому, Кабану тайной тропе: иногда по зыбко колышущимся под ногами мхам, иногда по колено или даже по пояс в воде.
Несло дымком. Вроде как где-то горело, но огня было не видно. Когда выступали, Охотник любезно предупредил: “Неверный шаг — и найдут только в следующем тысячелетии, если конечно повезет тамошним археологам”. Прямой где-то читал, что трупы в трясине не разлагаются столетиями, но это совсем не радовало… Два раза над ними пролетал вертолет. Перед выходом, в краткой инструкции, Кабан дал Прямому несколько ценных указаний на предмет поведения в подобных ситуациях. Все, в общем-то, сводилось к одному: делай как, я. Пришлось подчиниться — выбора не было В первый раз они погружались в черную, покрытую ряской, вонючую воду, после чего идти стало вдвое труднее — набрякшие жижей одежда и амуниция удвоили свой вес; а на нем был еще бронежилет, не тяжелый, но сковывавший движения, плюс двухпудовый рюкзак за плечами. Да еще и эта злосчастная жара...